Уже два дня Флинн официально считалась ученицей Всемирного экспресса. С тех пор поезд открылся ей в совершенно новом свете: он излучал ещё больше магии, ещё больше благости – но и гораздо больше опасности, чем прежде.
Всемирный экспресс, в котором жили и учились, состоял из двадцати четырёх старинных вагонов, соединённых между собой ржавыми железными шарнирами, над которыми располагались громыхающие мостики. Всякий раз, когда какой-нибудь павлин или учитель переходил из одного тёплого вагона в другой, им приходилось выходить наружу на мостик, где дул холодный встречный ветер. Флинн прекрасно представляла себе, как летом выходящих встречали солнце, жара и запах дождя, барабанящего по раскалённому металлу. Но сегодня на переходе из хозяйственного вагона в кухню ей в лицо хлестнул, вызвав озноб, стылый осенний ветер.
С любопытством перегнувшись через железные перила, Флинн высунула нос в жёлто-золотой пейзаж Польши. Мимо неё тянулись размытые дымом, встречным ветром и магией поля и перелески.
«Мой дом – во Всемирном экспрессе!» – думала Флинн, не веря собственному счастью. Но запах дыма, простора и дождя всё-таки наполнял её и непонятной тоской. Она не знала, почему между вагонами так холодно – то ли от близкой зимы, то ли от ощущения, что там, вдали, её что-то ожидает. Что-то ясное и звонкое – и куда более опасное, чем попытки найти Йонте.
Пока Флинн проходила вагон за вагоном, перед её мысленным взором снова оживали последние две недели. Здесь, в столовой, она познакомилась с новыми… нет – с первыми в жизни друзьями: Пегс Хафельман и Йоунсом Касимом. Оба стильно одевались и верили в себя, и – для Флинн это было удивительней всего – никому из них не мешало, что она не могла похвастаться ни тем, ни другим.
Флинн огляделась. Столовая представляла собой просторный длинный вагон с множеством столиков на четырёх человек по обе стороны от центрального прохода. Окна, образуя свод, что-то вроде стеклянной крыши, мерцали словно сотканная из воды ткань.
Но больше всего магии во Всемирном экспрессе было не в столовой, а в учебных вагонах, полных искрящихся механизмов и шуршащих наглядных пособий, вагонах с движущимися росписями на потолках и порхающими буквами на оконных рамах. А сразу за столовой располагались чайный бар и золотая библиотека, где в окошке пневматической почты каждый понедельник появлялся номер «Экспресса в экспрессе» – школьной газеты с новостями, сплетнями и рекламой.
Войдя в библиотеку, Флинн подняла голову. Магическая карта на потолке шуршала и потрескивала, словно разговаривая сама с собой. Раздался скрип, будто царапали что-то металлическое, а затем одна нитка железной дороги на карте замигала красным светом. Она вела из Центральной Европы в Россию. Флинн распахнула глаза. Этот новый участок пути нужно обязательно обсудить с Пегс и Касимом!
Но в комнате отдыха павлинов, на шесть вагонов дальше, она никого из них не нашла. Из шарманки-радио неслась какая-то старая песенка: «Куда ж ты подевалась? Искать тебя повсюду – вот всё, что мне осталось…» Эта лёгкая мелодия явно во вкусе Пегс – должно быть, она только что была здесь.
Песенка, как всегда, звучала ужасно старомодно, но сегодня никому из павлинов это не мешало. Группа третьеклассников устроила турнир по игре в нарды. Несколько павлинов постарше, собравшись около их кресел, сосредоточенно смотрели на доски. Вопли воодушевления сменяли вздохи разочарования.
С усилием открыв железную дверь в конце вагона, Флинн прошла в конец состава. Оживлённые возгласы и лёгкая музыка тут же стихли.
Самые последние вагоны состояли из узких коридоров и маленьких купе. Тут находились помещения, куда Флинн ещё никогда не заходила: в клубном вагоне было полно закрытых дверей, а в так называемом Последнем вагоне была всего лишь одна дверь, открывать которую не разрешалось никому.
Разделяли их тихие волшебные спальные вагоны. Здесь все стены между дверями купе и между окнами были увешаны фотографиями выпускников.
– Как дела? – спросила Флинн, ни к кому конкретно не обращаясь.
На нижних перекладинах рамок, словно нервно бьющиеся крылышки, тотчас затрещали металлические буковки. Надпись «Эммелин Панкхёрст» превратилась в «самоопределение», а «Мария Кюри», как всегда, – в «жажда познания».
Флинн радостно улыбнулась. Этими маленькими магическими забавами ей никогда не пресытиться.
Но уже через пару шагов улыбка у неё на губах растаяла. В приглушённом свете вечернего солнца кто-то шёл ей навстречу. На фоне тянущихся за окнами жёлто-золотых полей чётко вырисовывалась высокая угловатая фигура. Тёмные волосы стояли дыбом от угольной пыли, а на поясе заляпанных машинным маслом брюк побрякивали всевозможные инструменты.