За следующий час она не написала ни слова.
Ночью снова лежала без сна, за окном пролетали деревья, дома, переезды, фонари и станции; в голове часам к четырём начал возникать текст, сам, из ниоткуда: «Есть на свете такие города, как книжки…». Она достала телефон, стала лихорадочно записывать, пытаясь не промахнуться пальцем в темноте, не упустить ни одного слова. Когда записала, поезд остановился на станции, и она отодвинула кусок занавески, уткнулась взглядом в совершенно пустой пейзаж из темноты, платформы, жёлтого света фонарей и темноты за ней.
Это будет мой текст, подумалось словно где-то извне. Как будто голова Люси была всего лишь приёмником, к которому пробился инопланетный сигнал. Это будет мой текст, и я никому его не отдам, разве что когда-нибудь приеду и прочитаю Бонифацию, хотя даже не знаю, где он и как его зовут. В нём, в этом тексте я буду танцевать под саксофон на пустыре; буду фотографировать лужи, смотреть на волосы Бонифация, учить китайский, сидя на дымоходе и рисовать музыку на свободном куске стены с размашистой подписью Pokryschkina в углу.
А путеводителю об этом знать нечего.
И утром — уже после закрытия туалетов, после того как отнесла постель проводнице, когда поезд плавно притормаживал на каких-то лишних Москвах вроде Товарной и Сортировочной, Люся спешно дописывала в «Краснопуповск_черновик» ещё один, последний абзац.