— Борис Леонтьевич! Мы хотим посмотреть старинное оружие и послушать… послушать о польско-литовском нашествии.
— Ну что ж, идемте в отдел семнадцатого века, — пригласил Леонтьич и запер ящики стола на ключ, а потом повел нас к витрине, где под стеклом было разложено старинное оружие — сабли, мечи, пистолеты, алебарды. Там он стал читать нам целую лекцию:
— В семнадцатом веке, когда польско-литовские войска вторглись на территорию Руси и подошли к Москве, для нашего государства создалась крайне опасная, критическая обстановка…
Он говорил про семибоярщину, про нападение шведов на Новгород, про Минина и Пожарского, а Петька тем временем незаметно отстал и вернулся к чучелу.
Вскоре он снова присоединился к нам. Теперь мы уже без интереса слушали словоохотливого Леонтьича и, задав ему из вежливости несколько вопросов, поспешили уйти.
— Ну, вырвал? — спросили мы у Петьки на улице.
— Там вырывать нечего. Шерсть сама лезет. Этому чучелу сто лет в обед.
— Покажи!
Петька разжал кулак, и мы увидели маленький клочок шерсти.
— На три удочки хватит, — сказал Сережка. — И немного еще останется. А ты в каком месте вырвал?
— На самом заду. Там шерсть погуще, и незаметно, что вырвано.
— Ладно. Пойдем.
Остаток дня мы возились с удочками, плели лесы из конского волоса и привязывали к крючкам шерсть, а под вечер отправились на реку.
Я забрел в воду по колено, на самую быстрину, и пустил лесу по течению. Клочок шерсти шел по верху и впрямь был похож на мотылька или муху. Пропустил лесу раз, другой, третий, но хариусы не брали.
«Видно, еще рано, — подумал я. — Надо подождать, когда солнце опустится к самому горизонту».
Выше меня по течению стоял Петька, а ниже — Сережка. У них тоже крючки оставались нетронутыми. Мы взмахивали тонкими, гибкими удилищами. Вскоре это нам наскучило, и мы выбрались на берег.
— Попробуем перед зарей, — сказал Петька, — когда рыба будет ужинать перед тем, как лечь спать.
Сережка, развернув закатанную штанину, отжимал из нее воду.
— Интересно! Как они ложатся спать? — спросил он. — На перины с пуховыми подушками, да?
— Ну да, подушки, — махнул рукой Петька. — Они идут на глубину и спят, стоя против течения. Только хвостиками помахивают.
— Спят и помахивают? Интересно! А ты видел?
— Конечно, видел.
— Как же ты видел на глубине-то?
Через мост снова загрохотал поезд. Часовой вышел из будки и неподвижно замер возле нее. На солнце поблескивал штык винтовки.
— Хорошо, что Графа нет, — заметил Петька. — Как он прозевал нашу рыбалку?
— Еще придет! — отозвался Сережка. — Надоест бегать с мелюзгой и примчится сюда. Вот увидите!
Солнце медленно, словно бы неохотно тянулось к верхушкам елей, опускаясь все ниже. Редкие перистые облака на западе занялись пламенем.
— Пора! — Сережка встал.
Мы снова забрели в воду. Ветра не было, и река была спокойна. Только возле камней кипели буруны. Над водой роились всякие мошки, крохотные мотыльки — «липки». Когда они опускались к самой воде, раздавался всплеск: играла рыбешка, на лету ловила насекомых. Вот, кажется, заиграли и хариусы. Всплески были осторожны, точнее не всплески, а вьюнки, воронки. Я, еле удерживая равновесие, закинул лесу подальше, затаил дыхание. Возле крючка с шерстью вода крутанулась воронкой, и рука ощутила упругий рывок. Я подсек, потянул удилище на себя. Серебристое тело хариуса тяжело моталось на лесе. Я выбросил его на берег и поспешно вышел из воды, стараясь меньше шуметь. Хариус сорвался с крючка и затанцевал к воде, я еле успел его схватить. Положил в ведерко. Но когда снова забрел в воду и закинул удочку, крючок утонул. Я поправил насадку, закинул снова — повторилась та же история.
— Тонет, — негромко сказал я Петьке.
— И у меня тонет, — отозвался он полушепотом.
— У меня тоже, — пожал плечами Сережка.
Оба они вытащили по рыбине. Дальше ловить было бесполезно, и мы вышли на берег.
— Надо сменить шерсть. Доставай, Петька, запасную.
Мы разделили остаток шерсти поровну и сменили «мотыльков». Я поймал двух, Петька трех, Сережка одного хариуса, и крючки снова погрузились в воду. Пробовали подсушить шерсть, но напрасно.
— Старая шерсть. Жиру в ней нет, — объяснил Сережка.
— Мало я надергал, — пожалел Петька.
— Пошли домой. Уже поздно. — Сережка стал сматывать удочку.
Дома нас встретил Граф. Он заглянул в ведерки и сказал:
— К-ко-кошке на уху…
— Сам ты кококошка! — обозлился Сережка. — Ты и того не наловил. А мы сложимся — будет хорошая уха.