Такое объяснение не вызвало возражений у оппонентов. Труднее воспринималось толкование основных положений имажинизма с есенинской точки зрения. Есенин не отрицал, что имажинисты выступают приверженцами полной свободы творчества, не подчиняясь никаким государственным, общественным, идейным и другим установкам. Сам Есенин при оценке творческого процесса придерживался только подлинной народности, опирающейся на реалистическое и религиозное мироощущение. В этом он принципиально расходился со своими собратьями по имажинизму, которые упрекали его за отступление от декларируемых ими основных имажинистских положений.
В 1921 году, как раз перед поездкой в Туркестан, С. Есенин говорил И. Розанову: «Многие думают, что я совсем не имажинист, но это неправда: с самых первых шагов самостоятельности я чутьем стремился к тому, что нашел более или менее осознанным в имажинизме. Но, - делает знаменательную оговорку Есенин, - беда в том, что приятели мои слишком уверовали в имажинизм, а я никогда не забываю, что это только одна сторона дела, что это внешность. Гораздо важнее поэтическое мироощущение» (9, с. 437).
В теоретической статье «Ключи Марии» (1918 г.) Есениным была предпринята попытка создания новой литературной школы, в центре которой был поэтический образ во всем его многообразии и сложности. Он выступил яростным сторонником связи искусства с жизнью и бытом народа, с окружающей его природой, с устным поэтическим творчеством (36, с. 176). Есенин считал, что в поэзии образность не должна быть примитивной. Поэтические образы нуждаются в расшифровке, чтобы понять их истинный смысл. В доказательство он привел рассказ античного историка Геродота о том, как один и тот же символ имел различные толкования.
Однажды персидскому царю Дарию I степные скифы прислали подношение из птиц, мышей, лягушек и стрел, которое царь истолковал как согласие скифов на капитуляцию. Когда же Дарий I обратился к мудрецам, то они дали приношениям скифов прямо противоположное толкование. Скифы через свои приношения как бы говорили царю, что если он не уйдет с быстротою птицы, не скроется в воде, подобно лягушке, и не зароется в землю, как мышь, то его поразят скифские стрелы.
Приводя этот пример, Есенин считал, что «искусство должно быть в некоторой степени точно таким». Имажинизм как раз и предполагает многоплановость создаваемых образов, которые иногда без усилий для разгадки не понять. Он напомнил, что когда он в 1917 году в поэме «Преображение» написал «Пою и взываю: Господи, отелись!», то на него обрушился поток несправедливых упреков и оскорблений, потому что в слове «отелись» некоторые критики увидели общеизвестный смысл. «Многие, видно, ничего еще не слыхали о мировых религиозных символах, - разъяснял Иванов-Разумник,- о «корове» в космогонии индуизма» (38). Сам Есенин объяснял, что «отелись» - значит «воплотись». В статье «Гармония образов (Новое в русской поэзии)» Г.Ф. Устинов подчеркивал трудность понимания таких образов-символов простому читателю: «Конечно, мы понимаем, что С. Есенин словом «отелись» хочет сказать Богу, чтобы он, наконец, принял реальный образ. Но где же додуматься до таких тонкостей простому рабочему и крестьянину?!» (39). По всей видимости, такой вопрос задавали Есенину и в Ташкенте.
При встречах с ташкентскими поэтами Есенин старался доходчиво раскрыть свое понимание имажинизма как нового литературного течения, показать его место в русской поэзии. Основные положения С. Есенин уже изложил в статье «Быт и искусство» (Отрывок из книги «Словесные орнаменты»), которая была сдана им в майский номер журнала «Знамя». Во время пребывания поэта в Туркестане журнал еще не поступил в Ташкент. Прочитав статью, ташкентские оппоненты могли бы найти ответы на многие задаваемые вопросы.
Его друзья имажинисты, конечно, много уделяют внимания образности в творческом процессе. но у Есенина и здесь был свой взгляд на проблему, имелась своя точка зрения. Если В. Шершеневич в своей книге «2 х 2 = 5» провозглашал лозунгами «имажинистической демонстрации: образ, как самоцель, образ, как тема и содержание», а А. Мариенгоф писал в «Буян-Острове», что «одна из целей поэта – вызвать у читателя максимум внутреннего напряжения, как можно глубже всадить в ладони человеческого восприятия занозу образа», то С. Есенин считал, что такие выводы поверхностны, так как создание образов направлено, прежде всего, на раскрытие содержания произведения. Он не соглашается с основными положениями теории чистого искусства, оторванной от реальной жизни. «Понимая искусство во всем его размахе, - писал С. Есенин, - я хочу указать моим собратьям на то, насколько искусство неотделимо от быта и насколько они заблуждаются, увязая нарочито в тех утверждениях его независимости» (V, c. 215).