Выбрать главу

Не мог согласиться С. Есенин и с мнением В. Шершеневича, что в сочетании слов и образа нет никакой закономерности, что «стихотворение не организм, а толпа образов, из него без ущерба может быть вынут один образ или вставлено еще десять». Есенин считал, что образы тесно связаны с выражаемым словом в соответствии со строгими законами творчества, которые в свою очередь определяются закономерностями жизни человека в каждую конкретную эпоху, поэтому «вся жизнь наша есть не что иное, как заполнение большого, чистого полотна рисунками». С. Есенин, не одобряя выверты и кривляния некоторых имажинистов, приходит к выводу: «У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния» (V, c. 220).

Старый город

До

24 мая

1921 года

С. Есенин продолжал знакомиться с Ташкентом. Больший интерес у него вызывал Старый город. Эта часть Ташкента сильно отличалась от Нового города. Вдоль узких и кривых улиц и переулков стояли желтовато-серые одноэтажные глинобитные дома без окон на улицу. На многих улицах не было деревьев и зелени, очень мало арыков. Все сады, виноградники расположены внутри дворов за высокими заборами из сырца. В городе много мечетей с невысокими минаретами, на которых аисты вьют гнезда. В центре Старого города находился большой базар, где рядами располагались торговые лавки, мастерские, чайные, караван-сараи. В базарные дни все заполняется местными и приезжими людьми, стадами овец, караванами верблюдов, всадниками и различными арбами. Далеко слышится гул толпы, крики разносчиков лакомств и воды, возгласы нищих, завывания странствующих дервишей, рев верблюдов и ослов. В этом гвалте и тесноте движение становится затруднительным. В обычные же дни все затихает. Изредка может проехать на ишаке в белой чалме старый узбек или торопливо пробежит, прижимаясь к стенам домов, женская фигура в парандже.

Есенину хотелось как можно ближе познакомиться с «живым Востоком». «Он приехал в праздник уразы,- вспоминал В. Вольпин,- когда мусульмане до заката солнца постятся, изнемогая от голода и жары, а с сумерек, когда солнце уйдет за горы, нагромождают на стойках под навесами у лавок целые горы «дастархана» для себя и для гостей: арбузы, дыни, виноград, персики, абрикосы, гранаты, финики, рахат-лукум, изюм, фисташки, халва… Цветы в это время одуряющее пахнут, а дикие туземные оркестры, в которых преобладают трубы и барабаны, неистово гремят. В узких запутанных закоулках тысячи людей в пестрых, слепящих, ярких тонов халатах разгуливают, толкаются и обжираются жирным пилавом, сочным шашлыком, запивая зеленым ароматным кок-чаем из низеньких пиал, переходящих от одного к другому» (4, с. 424). Во время празднования уразы русские любят выезжать в Старый город, где с заходом солнца начиналась шумная жизнь. Базары, харчевни, чайханы переполнялись посетителями. На это время все оживало, сюда приезжали веселить народ балаганы, цирк, фокусники, плясуны.

«Чаще всего ехали на Шейхантаур – там была отличная чайхана недалеко от мечети и мавзолея Ширдор,- вспоминал художник Ф.В. Лихолетов. – Усаживались на помосте – Есенину никак не удавалось сесть по-восточному, скрестив ноги, и он спускал их вниз, по-мальчишески болтая блестящими, всегда свежевычищенными коричневыми туфлями, которые он протирал тряпочкой, он был, что называется, франтом. Несмотря на жару, он почти всегда был в костюме и галстуке, а сорочек у него с собой было - не счесть. Стирала и гладила их какая-либо из поклонниц поэта, которые в нашей компании нередко бывали. Иногда это делала мать Ширяевца, Мария Ермолаевна, но ее Есенин не хотел затруднять, стеснялся. Что меня поразило – пил Есенин в Ташкенте мало. Разговоров о его разгулах московских я наслышался, а когда встретились, счел все это враньем. Сергей Александрович вел себя очень сдержанно и спокойно, утром к вину не прикасался, а вечерами у Ширяевца или даже в «Регине» (ресторан – С. З.) никогда границ не переходил…» (25, с. 76).