В конце базарной улицы на границе с русской частью города расположена городская площадь Регистан, которую использовали для оглашения собравшимся горожанам известий о важных событиях. На площади правоверные мусульмане в пестрых халатах и белых чалмах на голове совершали молитвы. Площадь была обставлена тремя мечетями-медресе. В центре располагалась мечеть-медресе Тилякари (то есть «раззолоченная»), построенная в 1647 году. Квадратная арка фронтона, стены и минареты здания были облицованы цветными изразцами, образующие изящные рисунки. В здании располагалось 25 келий для учеников и мулл.
Справа от Тилякари находилась мечеть Ширдор (то есть украшенная львами). Она была построена чуть раньше. Над ее величественной аркой изображены из желтых изразцов два льва с раскрытой пастью.
Напротив Ширдора расположена мечеть Мирзо Улугбека, построенная в 1434 году внуком Тимура. Фронтон мечети состоит из громадной арки, по бокам которой возвышаются два минарета, наклоненные в стороны. И здесь многочисленные надписи из Корана выполнены разноцветными изразцами.
Недалеко от Регистана просматривался великолепный купол Гур-Эмира, мавзолея великого Тамерлана. Обойти его было невозможно.
Это был невысокий, но превосходно украшенный разноцветными узорами и надписями портал, на котором возвышалось восьмигранное здание мавзолея, увенчанное ребристым куполом. Стены и купол были облицованы изразцами с преобладанием голубого цвета. Внутри мавзолея было верхнее и нижнее помещение. В верхнем помещении находились девять намогильных плит. Выделялась темно-зеленая, расколотая на две части, полированная плита из нефрита, лежащая над могилой Тимура. На плите арабской вязью была выбиты сведения о великом полководце и государственном деятеле Средней Азии. Нижнее помещение представляло собой собственно усыпальницу в виде сводчатого подвала, в котором были погребены Тимур и его родственники. Над могилами их лежали мраморные плиты с соответствующими надписями.
Заметна была запущенность и неблагоустроенность вокруг мавзолея. Хаотично лежали развалившиеся части построек и обросшие вековым наростом песка и пыли надгробия, на которых с трудом просматривалась арабская вязь. Но это не уменьшало впечатления о величии прошлой эпохи, а сам архитектурный памятник казался сказочным на фоне убогих и примитивных жилых помещений самаркандских жителей на прилегающих кривых и узких улочках.
В Самарканде С. Есенин убедился, что о величии эпохи Тимура напоминают только сохранившиеся исторические памятники. Современная жизнь самаркандцев была совершенно иной.
Вспомнились слова А. Ширяевца из небольшого стихотворения «Самарканд», опубликованного в книжечке «Край солнца и чимбета»:
Самарканд – человеком песнь небу пропетая!
Все здесь дышит минувшею славою,
Все в похмелии!
В поэме «Пугачев» С. Есенин, возможно, хотел частично отобразить передаваемые из поколения в поколение жителями Средней Азии воспоминания об ушедшем великом прошлом, но ограничился лишь записью о том, что сейчас в крае только певец «жалобно поет о поре Тамерлана».
О великом Тамерлане (1336 – 1405) С. Есенин читал в примечаниях А.С. Пушкина к его историческим разысканиям о восстании Емельяна Пугачева. Он знал о походе Тамерлана в сторону Руси, во время которого был разбит золотоордынский хан Тохтамыш, разрушен древнерусский город Елец, захвачена большая добыча, а в рабство были угнаны многие славянские женщины. В народном предании, которое А.С. Пушкин выписал из книги академика П.И. Рычкова «Топография Оренбургской губернии» (1762), говорилось, что «Тамерлан, возвращаясь из России, намеревался напасть на оную». Этот факт запомнил С. Есенин. В поэме «Пугачев» встречается сравнение «Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана», которое подчеркивает неосуществимость намерения Пугачева стать правителем России, как не была выполнена и мечта восточного завоевателя.
«
Новый город»
Самарканда
1 июня
1921 года
Ночлег был организован консулом. «Мы остановились прямо в консульском помещении, - вспоминала Елена Гавриловна, - а затем, на другой день Ахмедов пригласил нас к себе, в свою резиденцию. Помню, так много было там всяких встреч, так много всякого блеска, что Есенин был в полном восторге… Ему очень понравилось.» (63). Удивляло С. Есенина только отсутствие женщин, кроме Елены Гавриловны. На все вопросы поэта по этому поводу окружавшие его восточные мужчины только разводили руками, удивляясь неосведомленности европейцев о строгих мусульманских обычаях. «Он страшно хотел, - вспоминала Е. Михайлова, - встретив любую женщину, приподнять паранджу, взглянуть, - а какая она? А там паранджи были совсем глухие, какие-то покрывала-чадры. Но он как-то разглядел. Там одна Мариам-ханум ему страшно понравилась. Он ей посвятил стихи. Где они у меня затерялись – не помню! Они не опубликованы, нет…» (63).