— Пропала девка, совсем пропала! — причитает бабка и опять кричит: — Ду-ул-ма-а-а!
Отец почему-то замолчал.
Андрейка боится, что отец скажет: «Поедем к юрте! Хватит. Всё равно не найдём».
Что же, тогда Андрейка останется с бабкой Бутид. И они объездят всю землю. Уж бабка не остановится, а Андрейка тем более.
А вдруг объездишь всю землю и не найдёшь Дулму? Андрейке стало очень страшно. Зачем только он ударил её? Больше никогда так не будет делать.
Отец закутал Андрейку в полушубок. Стало чуть теплее. Только нос очень мёрзнет. Интересно, почему нос мёрзнет, а глаза нет?
Глаза начинают видеть лучше. Это наступает рассвет — так долго они ездят по степи. Несколько раз отец растирал у Андрейки лицо.
Три года назад Андрейка остался в юрте один, заскучал и пошёл в степь искать отца с матерью. Тоже чуть не замёрз. Уши отморозил, а нос остался цел. Крепкий у Андрейки нос и щёки крепкие. Правда, сейчас даже щекам холодно…
Бабка перестала кричать. Она едет молча, опустила голову и не вытирает слёз.
И бабка и отец не зовут уже Дулму. Это совсем не нравится Андрейке. И тогда требовательно, сердито, оттопыривая губы, Андрейка выкрикивает:
— Ду-ул-ма-а! Где ты? Дул-ма-а? Это я-а-а!
— Ду-ул-ма-а! — словно проснувшись, совсем охрипшим голосом присоединяется к Андрейке бабка.
Отец — тоже. Вот какой хитрый Андрейка! Он снова молчит, но, как только становится не слышно бабки и отца, начинает кричать.
И вдруг отец срывается, бьёт ногами и хлещет плёткой уставшую лошадь, скачет вперёд.
Нет, это Андрейка первый увидел стог сена, а около него лошадь. Ему только мешает доха, он не может поднять даже руку. Андрейка сердит на весь мир — на отца, на бабку Бутид и больше всех на Рыжика: неужели не понимает, что сейчас надо скакать вовсю?
Около копны сена стояла лошадь Дулмы, в этом Андрейка не мог ошибиться, но самой Дулмы не было.
Андрейке стало страшно. Куда же делась Дулма? Где её теперь искать? А может, её уже волки задрали, и Дулма больше никогда не приедет к Андрейке и не будет с ним играть?.. Зря отпустил её Андрейка так поздно и не догадался проводить! Правда, он рассердился на Дулму… Вот только за что, не может сейчас вспомнить…
Отец сошёл на землю и стал зачем-то разгребать сено в копне.
— Бутид, вот она, твоя любимая! — закричал он вдруг.
Дулма сидела, зарывшись в сено, как в норе, намотав повод на руку. Она крепко спала и проснулась только сейчас.
Сначала она ничего не понимала и с удивлением смотрела на Андрейкиного отца, склонившегося над ней. Но вот отец взял её и поставил на ноги. Тогда Дулма увидела Андрейку, свою бабку, Саврасуху, копну сена и сразу всё вспомнила. Вчера, когда она возвращалась от Андрейки, вдруг пошёл снег, закрутил сильный ветер, стало темно и страшно.
Дулма огляделась по сторонам, но ничего не увидела и уже не знала, где юрта Андрейки, а главное — куда теперь ехать, чтобы попасть в свою юрту. Дулма опустила повод и поехала наугад, как вдруг Саврасуха подошла к копне сена.
Тогда Дулма решила остаться здесь. Она вырыла в сене глубокую ямку, залезла в неё и, не выпуская повода, чтобы не ушла Саврасуха, забилась в эту ямку, закрывшись с головой сеном.
Вскоре она заснула и проспала всю пургу. Вот как это было, но теперь всё прошло. Дулма даже засмеялась от радости.
Бабка Бутид соскочила на землю и что-то быстро-быстро говорила, прижимая к себе Дулму. Андрейка не особенно-то прислушивался к её словам, но всё же знал, что бабка не ругает Дулму, а говорит ей ласковые слова.
Андрейка тоже очень обрадовался, увидав Дулму живой и невредимой.
Но Дулма не могла увидеть, что Андрейка радуется, потому что он был настоящий мужчина и умел скрывать свои чувства.
Он не улыбался, молчал, а радость смеялась у него внутри и не показывалась наружу.
Зато бабка Бутид ласково приговаривала, тычась носом то в лицо, то в шею Дулмы.
— Ах ты, внучка, совсем я чуть не пропала! Чуть-чуть ты у меня сердце не вынула из груди…
Андрейка не выдержал и улыбнулся: тоже ведь скажет бабка Бутид!.. Как это маленькая Дулма могла вынуть сердце у большой бабки Бутид?
Отец громко рассмеялся:
— Ты же любимая, а любимая крепко за одежду держится. Пристанет — крепко вцепится. И ты за бабку держись, а то, видишь, на Андрейку-то плохая надежда.
Андрейка насупился, улыбки как не бывало. И вот так всегда: если Андрейка назовёт Дулму «любимая» — она сейчас же рассердится, а вот на бабку Бутид или на отца — нисколько.
— Одну меня не отпускай больше, бабушка, — сказала Дулма и даже не посмотрела на Андрейку.
А ему стало очень обидно: ведь он так беспокоился о ней.
Всё-таки хорошо, что её не съели волки и что она не замёрзла в степи.
— Ты ко мне больше не приезжай, Дулма, — сказал Андрейка, мрачно глядя в сторону. — Сиди в своей юрте. Пристала к бабке Бутид и держись, — повторил он слова отца.
Андрейка и сам не знал, почему он был так сейчас сердит.
Конечно, «любимая»! Даже ещё хуже!
Поездка к Солнцу
Не просто было научить Няньку и Катю ходить рядом в упряжке. Верхом — пожалуйста! — они готовы были катать Андрейку, это им привычно и радостно, а тянуть за собой нарты да ещё чувствовать, как шею и грудь сдавливает круглая колбаса — хомут из овчины, набитый до отказа шерстью, — это совсем не улыбалось Няньке и особенно Кате.
Как бы там ни было, но Нянька через два-три дня смирилась со своей новой участью, а Катя всё норовила высвободить шею из хомута: то пятилась назад, то тянула в сторону.
Всё-таки Катя глупая коза, и сколько Андрейка ни учил её уму-разуму, она не могла понять иногда самых простых вещей. Волей-неволей приходилось «разговаривать» бичом, если она не понимала ни просьб, ни окрика, ни приказаний. Только бич заставлял Катю бежать вперёд, да и то ненадолго. Стоило Андрейке поверить, что Катя наконец всё поняла, как она тут же останавливалась, и тогда хомут соскакивал с её головы. Катя пускалась наутёк, Андрейка посылал за ней Няньку. Через некоторое время Нянька догоняла Катю и доставляла её к хозяину.
Если бы Катя раз в своей жизни попила из Кислого ключа богатырской воды, если бы она попала в свет радуги, — возможно, она не была бы такой пугливой, упрямой и глупой.
Хорошо ещё, что Андрейку не так-то легко переупрямить, иначе он махнул бы рукой и оставил затею с поездкой к солнцу. Но в том-то и дело, что к солнцу рано или поздно доехать надо, а если это не сделать сейчас, в большое воскресенье, то потом и совсем будет некогда.
Большое воскресенье подходило к концу. Ещё два дня — и пора ехать в школу.
Дулма не появлялась: перепугалась, наверно, и сидит в своей юрте. Но Андрейке сейчас не до Дулмы, ему некогда даже вспомнить о ней. Сначала надо доехать до солнца и маленьким топориком отрубить от него один кусочек. Конечно, он будет горячий — его не засунешь в карман; однако Андрейка это уже давно обдумал. Он захватит с собой чугунок и положит кусочек солнца туда.
Вот позавидует ему Афоня! Этот чугунок Андрейка привезёт в интернат, и там всегда будет тепло, светло, не понадобится топить печи. Можно будет обойтись совсем без дров…
Афоня, конечно, и не подозревает, чем сейчас занят его друг Андрейка. Да что там Афоня! Ни отец, ни мать ничего не знают. Они думают, что Андрейка просто катается по степи, и смеются, когда он сердится на Катю. Андрейка ничего им не скажет. Зачем хвастать наперёд, сначала надо всё сделать. А потом даже интереснее: сами увидят.
Вообще-то одного кусочка солнца будет мало, хорошо бы ещё один для юрты. В юрте тоже станет светло и тепло. Удивительно, что раньше никто не догадался: ведь это так всё просто. Два кусочка поместятся в чугунке.
А когда уже все узнают, придётся ещё съездить: привезти Дулме, бабке Долсон, деду Егору, дяде Косте. Да и школе бы неплохо подарить кусочек солнца.
Сегодня к вечеру Нянька и Катя стали наконец дружнее бежать в упряжке. Значит, завтра Андрейка и поедет.