Начало мая — очень опасная пора в Забайкальской степи. Вот ясный день, светит солнце, парит оттаивающая земля, и вдруг налетит, закрутит злой ветер, поднимется такой шурган, что несёт над степью и снег, и песок, и камни. Очень осторожным надо быть чабану в это время года. Не заходить с отарой в открытые места, а держаться поближе к распадкам и укрытиям. Не только отары овец, но целые табуны лошадей и гурты рогатого скота подхватывал шурган и безудержно гнал их, и они падали и замерзали в голой степи. Я расскажу вам об одном таком несчастье, потому что оно случилось с близкими друзьями Андрейки Нимаева, да и сам Андрейка немало пережил… Но, пока ещё не дошла очередь до этой истории, давайте вместе с Арсеном Нимаевым и Андрейкой поедем к учительнице Вере Андреевне. Без её согласия Андрейке нельзя уехать с отцом в степь, а оставаться в интернате хотя бы на один день Андрейка ни за что не согласится. Тем более, что здесь уже Рыжик и Нянька. А коза Катька, и мать, и бабушка Долсон ждут не дождутся Андрейку… Но к учительнице я хочу вас свезти ещё и потому, что Андрейка должен узнать об этой женщине удивительную историю. Вам тоже не мешает поближе познакомиться с Верой Андреевной, потому что…
Одним словом, расскажу всё по порядку.
Учительницу Арсен Нимаев и Андрейка застали в постели, она даже не могла подняться им навстречу. За всю зиму Андрейка не видел Веру Андреевну больной. Ещё утром она была на уроке, а сейчас… Сейчас Вера Андреевна виновато улыбается и говорит:
— Пришла из школы и рукой пошевелить не могу. А завтра последний день. Завтра надо раздать ребятам табели.
— Что же это ты лежишь тут одна? — сказал недовольно отец. — Надо тебе врача позвать. Где болит у тебя, Вера Андреевна?
— Ничего, ничего. Это пройдёт. Это у меня бывает. Вот вы приехали, и мне немного лучше.
Отец недоверчиво покачал головой:
— Совсем бледная ты. Зачем неправду говоришь?
— Моя болезнь старая, товарищ Нимаев, ещё с войны. — Вера Андреевна высвободила голые руки из-под одеяла, и Андрейка сразу увидел на них шрамы. — Я на фронте санитаркой была, товарищ Нимаев. Мне всего восемнадцать лет было тогда. Вы ведь тоже воевали?
Отец кивнул.
— А на каком фронте?
— На Втором Украинском.
— Я тоже на Втором Украинском.
Отец заулыбался:
— Ишь ты! Значит, вместе мы с тобой были.
Андрейка глядел на учительницу во все глаза. Про отца Андрейка кое-что знал, но вот о Вере Андреевне, выходит, он ничего не знал.
— И так неудачно всё у меня получилось, товарищ Нимаев! Почти всю войну я прошла, сто тридцать семь раненых вынесла с поля боя и ни разу ни одним осколочком меня не задело, — рассказывала Вера Андреевна, а Андрейка в это время, кажется, даже дышать перестал. — И вот — верите? — Первое мая настаёт, сорок пятый год, победа — вот уж она! Ночью бой был. Немцы ведь знаете как сопротивлялись в эти дни. И я делала своё дело, как всегда. Вдруг слышу стоны. Подползаю в темноте, вижу — наш офицер молоденький ранен. Не русский. То ли казах, то ли узбек. «Спаси, говорит, сестрица, кровь из меня, наверное, вся вытекла». Я на нём гимнастёрку разрезала, а у него и вправду сквозное ранение в грудь. И всё от крови набухло, и даже земля под ним сырая от крови. Ну, перевязала я его, уложила на плащ-палатку и потянула в санбат. А он тяжёлый, сознание теряет, ногами помогать не может. Придёт в себя — скажет только: «Живой останусь — век не забуду».
Это все раненые так говорили. А потом я не видела ни одного из них. Да и этого я запомнила потому, что тут же и меня ранило. Вытащила я его на полянку, и тут мина разорвалась, нас накрыло осколками…
Дверь вдруг чуть приоткрылась, и Андрейка увидел Нянькину морду.
— Н-но! — сказал Андрейка.
— Пусть войдёт, — попросила Вера Андреевна. — Это твоя собака?
— Моя.
— Нянька?
— Да. — Андрейка расплылся в счастливой улыбке: Вера Андреевна помнила имя собаки, хотя Андрейка только один раз назвал его учительнице.
Нянька остановилась около Андрейки.
— Иди сюда. Нянька! — позвала Вера Андреевна и протянула руку, будто перевязанную у плеча толстой верёвкой — шрамом.
Нянька посмотрела на Андрейку.
— Иди, иди! — разрешил Андрейка.
Нянька подошла к кровати и положила морду на одеяло. Вера Андреевна погладила собаку по густой рыжей шерсти.
— Что это с нашей Нянькой? — удивился Арсен Нимаев. — Она вроде и видит тебя впервые!
— Собаки верят мне, товарищ Нимаев. На фронте у меня были собаки. Какие собаки были! Помогали раненых вытаскивать. Двух убило. Как друзей оплакивала их… — Вера Андреевна вздохнула. Видно, тяжело ей было вспоминать.
И всё же Андрейка еле сдержался, чтобы не спросить: ну, а дальше-то что? Нянька не вовремя зашла и прервала рассказ Веры Андреевны. Но тут помог отец.
— Что же с тобой потом было? — спросил он.
— А было вот что. Я потеряла сознание. Пришла в себя на рассвете… Открыла глаза и вижу цветы. Красные цветы. Они медленно-медленно поворачивают головки и открывают лепестки. Я даже и цветов этих не знала. Кажется, то были тюльпаны. Их было так много — целая поляна в парке! И я увидела, что они тянутся к солнцу и распускаются на моих глазах. Но тут я вспомнила раненого офицера. Где же он? Шевельнуться я не могла. Стала звать на помощь. Меня подобрал немец-садовник. Он и его жена, спасибо им, оказали мне первую помощь. А от них я попала к своим, в медсанбат…
— А куда офицер пропал? — спросил Арсен Нимаев.
— Не знаю. Плащ-палатку садовник нашёл, а мой офицер-узбек исчез, как сквозь землю провалился. Я думаю, он вместе со мной был ещё раз ранен. А потом, наверное, умер.
— К-ха… — кашлянул отец. — Может, ты знаешь, как звали офицера?
— Нет, товарищ Нимаев. Не знаю. Я, правда, спросила его имя. Он назвал его. Имя-то не русское, вот я и забыла. Он ещё пошутил: «По-русски, говорит, это будет Лев».
— Лев! — закричал отец таким страшным голосом, что Андрейка испугался. — Он сказал тебе, что его зовут Арсалан? Скажи мне скорей! — повторил отец. — Он сказал, что его имя Арсалан?
— Кажется, так… — Вера Андреевна тоже, как и Андрейка, испуганно смотрела на Арсена Нимаева.
— Арсалан не узбек. Арсалан бурят, — хрипло сказал отец. — «Арсалан» по-бурятски значит «лев»! Так меня звали в детстве. Потом меня стали звать Арсеном.
Вера Андреевна приподнялась на кровати. Лицо её стало таким белым, что Андрейка и совсем перепугался. Он ещё не всё понял, но на его глазах происходило такое, что, конечно, понять очень трудно. И всё же Андрейкино сердце бешено колотилось.
— Так это были вы, товарищ Нимаев?! — прошептала Вера Андреевна одними губами.
— Это был я. — Отец вдруг шагнул к кровати, схватил руку учительницы и, понуря голову, с трудом выговаривал слова: — Ты прости меня… Я думал, тебя убили… Я полз, полз… Не помню, как выполз на дорогу. Меня подобрала машина. Генерал ехал… Большой генерал взял в машину. А я ничего не помнил… Я думал, тебя убили, — сказал опять отец.
И тут случилось невероятное. Андрейка увидел, что отец всё ниже и ниже опускает голову, спина его становится сутуловатой, плечи вздрагивают. Неужели он плачет? Его отец, самый сильный в колхозе, которого никто не может побороть на поясах!..
— Да что вы, товарищ Нимаев! — сказала Вера Андреевна весело. — Что вы… Я так рада, что вы живой! Вот уж никогда не думала, что увижу вас! Бывает же такое на свете!
— Ты слушай, — сказал отец своим твёрдым голосом, и Андрейка с гордостью услышал этот отцовский голос; в нём не было слёз, Андрейка просто ошибся. — Слушай, что я буду говорить тебе. Ты спасла мне жизнь. Я всегда тебя помнил. Мне в медсанбате сказали, что я умер бы, если бы ты не перевязала меня и не тащила на себе. Спроси мою старую мать, спроси жену Сэсык, спроси сына Андрейку — знают ли они имя санитарки Веры? Спроси председателя колхоза Фёдора Трифоновича. Всем я рассказал.