Андрейка наконец поднял глаза и увидел, что Ванечка протягивает ему блестящий электрический чайник. Значит, Ванечка получил совсем другой приз, а не фотоаппарат.
Очень довольный этим, Андрейка засмеялся и выпалил:
— Мне не надо. Мой Рыжик тоже нахватает призы.
— Не надо, не надо, Ванечка, — подтвердил и Арсен Нимаев, — ты честно заработал свой приз. У тебя Серко молодой, а у нас Андрейка молодой. Нынче у нас неудача с ним, на будущий год поправимся: я Дондока положу, Андрейка тебе нос утрёт.
— Утрёт не утрёт, а только ноне мы с Серко празднуем, — не сказал, а прямо пропел Ванечка.
— Тихо! — сказал кто-то.
— Ш-ш-ш! — предостерегающе пронеслось по залу.
В это время открылся занавес, и все увидели стоящих на сцене мужчин и женщин, одетых в разноцветные рубахи и платья.
Вышла женщина, оглядела зал, подождала, пока совсем не станет тихо, и сказала:
— Омский народный хор счастлив приветствовать колхозников колхоза имени Ленина, знаменитого на всю Сибирь…
У Андрейки от этих слов перехватило дыхание. Вот, оказывается, колхоз какой у него! Даже эта незнакомая женщина, чем-то похожая на Веру Андреевну, знает, и весь Омский хор знает.
— Дорогие друзья! — продолжала женщина. — Сейчас наш хор исполнит…
И вдруг на сцене погас свет.
— Ещё не лучше! — сказал кто-то из зала.
— Эко горе! — простонал женский голос.
— Порядочки на станции!
— Давно этого пьяницу взашей гнать надо! — выкрикнул Ванечка.
— Это какого? — спросил Арсен Нимаев.
— Знамо, какого: Фёдора, который на движке робит. Не робит — время проводит.
— Тихо, товарищи! — сказал председатель колхоза Фёдор Трифонович с первого ряда. — Ванечка исключительно любит шум устраивать.
— Я правду говорю.
— Ладно, ладно, Ванечка, тебя не переговоришь, ты у нас герой.
— Пускай спасибо Няньке скажет! — выкрикнул кто-то из задних рядов.
Зал громыхнул хохотом.
— Тихо, тихо! — призывал председатель. Когда смех поулёгся, он продолжил: — Нечего на механика напраслину нести. Какой он пьяница? Двигатель старый, вот и ломается. Потерпите немного, я послал узнать, что там стряслось.
— Зазря обижаешь меня, Фёдор Трифонович, — перебил Ванечка, — я сам его по весне пьяным видел.
— Брось! — строго перебил женский голос. — Не пьёт мой мужик, весь колхоз знает. Больным он домой шёл, а ты его за пьяного принял. Только скажу вам, товарищи-друзья, запить от такого двигателя можно. Горе же одно с ним!
— Не будет света! — закричал кто-то от дверей, запыхавшись.
— Вот те и хор!
— Эхма, обида какая!
— Товарищи, товарищи! — попросила женщина со сцены. — У меня есть предложение. Наш хор будет исполнять сибирские песни, а вы нас в зале поддержите, пойте вместе с нами.
— Исключительно правильно! — обрадовался председатель. — А мы тем временем керосиновые лампы сообразим. Товарищи, спичек зажигать не надо, кто это там балует?
— Поём песню сибирских партизан «По долинам и по взгорьям», — объявила женщина. — Знаете её?
— Зна-а-ем! — ответил зал.
Даже Андрейка знал эту песню. В прошлом году его научил петь её дед Егор.
Хор тихо начал:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд…
Зал, и вместе со всеми Андрейка, подхватил знакомые слова. Было необыкновенно интересно, вот так, в темноте, петь со всеми. И почему-то так хорошо пелось, как будто бы Омский хор стоял не там, на сцене, но и в зале. Андрейке легко было представить себя среди других на сцене в атласной розовой рубахе.
Когда затихли последние слова песни, все стали громко хлопать в ладоши.
— «Славное море»! — попросили из зала.
— Поём «Славное море», — согласилась женщина.
И эту песню знал Андрейка.
За несколько минут он успел уже забыть все свои сегодняшние обиды и неудачи.
Никогда он не думал, что в темноте так хорошо можно петь. И он пел так громко, как только мог. Он хотел петь громче всех, и действительно, голос у него был такой сильный, могучий, какой бывает только у баторов и мэргэнов в сказках.
Он пел ещё одну песню деда Егора, а сам всё время жалел, что не достал кусочек солнца для клуба. Как бы он здесь сейчас пригодился! Андрейка бы вышел на сцену и сказал:
«Не надо керосиновой лампы. У меня есть кусочек солнца. Вот он».
То-то бы все удивились и обрадовались!
Хорошо ли иметь сестру?
Конечно, Андрейка скучал по своему лебедю. Это замечали все, и, может быть, поэтому отец перестал брать с собой в отару Няньку. Уж кто-кто, а Нянька никогда не давала Андрейке скучать.
Дулма не отставала от мамы Сэсык. Раньше она любила играть с Андрейкой, а теперь очень редко они оставались вдвоём. Дулма всё ездит с отарой и зовёт Сэсык Нимаеву мамой. Когда это случилось в первый раз, Андрейка не мог тогда ничего возразить. Но Сэсык Нимаева была ведь его мамой…
Потом Андрейка ко всему привык.
Дулме сшили новый дэгыл с шёлковыми полосками на груди. Новые унты. Коричневое платье. Белый фартук, чёрный фартук, и вообще у неё всё было новое: белые, коричневые, чёрные ленты, сумка с двумя ремнями на застёжках, круглый пенал из настоящей стали, такой блестящий, что в него можно было смотреться, как в зеркало, карандаши, тетради и новый букварь. Бабушка Долсон связала ей из верблюжьего пуха рукавички-однопалки и чулки.
У Андрейки же всё было старое. Костюм старый, ремень старый. Пенал деревянный, в чернилах. Сумка с простой ручкой, тоже залитая чернилами.
И никто этого не замечал. Никому до этого не было дела. Раньше другое дело. Раньше всё было для Андрейки. А теперь даже леденцы делят пополам.
Но настоящий мужчина должен уметь скрывать свои обиды. Всё-таки Дулма его младшая сестра. А не у каждого человека есть сестра. У Афони, например, нет сестры.
И если разобраться, то старший брат вполне может обойтись без лент и фартуков. И даже без блестящего пенала и без сумки с двумя ремнями. Всё равно он бы не стал носить её за плечами, как Фиска-Анфиска. И это хорошо получилось, что Андрейкиной сестрёнкой стала Дулма, а не рыжая Фиска-Анфиска.
Может, она нарочно приезжала с Советской властью, чтобы посмотреть, чистые ли у него уши? Может, она тоже хотела посмотреть, нельзя ли стать Андрейкиной сестрой? Но нет, если уж надо иметь обязательно сестру, то пусть это будет Дулма, а не Фиска-Анфиска.
Дулма, как и Нянька, осталась дома.
Сначала она долго сидела на своей кровати в юрте и перебирала карандаши, ленты, тетради и рассматривала картинки в букваре.
Бабушка Долсон шила Андрейке тёплые штаны из овчины. Вера Андреевна уехала с отарой на Воронке, а отец — на Рыжике.
Андрейка постоял около бабушки, посмотрел, как она шьёт большой иглой штаны, но веселее ему от этого не стало. В таких штанах тепло зимой в степи, а в школу их не наденешь. Зато, когда будет «большое воскресенье» и Андрейка приедет в юрту, он не будет снимать эти штаны все десять дней. У Дулмы нет и не будет таких штанов, и это немножко утешило Андрейку. Он сходил в пустой сарайчик, поднял с земли три белых пера и сказал сопровождавшей его Няньке:
— Улетел Лебедь-Лебедин. Вера Андреевна говорит — прилетит обратно. Ты знаешь, где Индия?
Нянька виновато моргала длинными ресницами. Она не знала, где Индия.
— За Читой Индия, — сам ответил Андрейка.
— А почему он так хотел улететь? — раздался голос Дулмы.
Андрейка обернулся к дверям, но там Дулмы не было. Она хихикнула, и тогда в щель сарайчика Андрейка увидел её глаза.
— Там тепло, снегу нет.
— Совсем нет? — удивилась Дулма.
— Совсем.
— А в Чите есть снег?
Андрейка помедлил и честно признался: