Дед Егор тоже узнал Андрейку. Он приподнял свою, кепочку и поздоровался.
— Маюсь вот ноне с этим непутёвым племенем! — Он ткнул бичом в сторону стада. — И какая нелёгкая заставила меня перейти от трактористов к коровам? Такая уж это неразумная животина! А помощнички-то у меня, — жаловался дед Егор, — спугнулись оба на комсомольское собрание и оставили старика одного. А они, коровушки, вишь, что делают: разбредаются в разные стороны, и всё тут. Маета одна!
— А ну-ка, Андрейка, поможем деду Егору! — крикнул отец.
Придерживая одной рукой Дулму и натянув повод, отец гикнул, и Воронко понёс его к отставшим коровам.
Отцовский бич запел знакомую пронзительную песню. Коровы подняли морды и замычали.
Андрейка пришпорил Рыжика и поехал в другую сторону. Постепенно они с отцом обогнули стадо. Бичи их словно перекликались друг с другом. Коровы сразу поумнели, пошли теснее и заспешили к ферме.
Глухой топот копыт, мычание, свист бичей, выкрики Арсена Нимаева и Андрейки, переливчатые цвета вечернего солнца — всё это напомнило тот незабываемый вечер на Хороноре — Чёрном озере.
Дед Егор плёлся где-то позади стада. Коровы уже не шли, а бежали к ферме, обгоняя друг друга.
Оттуда неслись требовательные, почти такие же тонкие, как у кургашек, голоса телят. Доярки в белых халатах вышли встречать коров. Дед Егор поравнялся с Арсеном Нимаевым и сказал:
— Отдал бы ты мне Андрейку в подпаски, удалой он у тебя мужик!
Отец заулыбался:
— Ему учиться надо, дед Егор.
— Это я запамятовал. Он ведь у тебя уже в школе. Ну, пускай учится, ума набирается. Спасибо тебе, Арсен, и тебе, Андрейка, спасибо. Прощевайте!
— А Дулму пошто не благодаришь? — засмеялся отец. — Слышал, как она кричала? Ей бы коня да бич, уж будь уверен, она не отстанет от нас.
Довольная Дулма застеснялась и отвернулась.
— Это чья девка будет? — спросил дед Егор.
— Моя. Не узнал ты её, что ли? В прошлом году с Андрейкой приезжала к вам в тракторную бригаду. Это же внучка Бутид.
— Как же, как же, — дед Егор закивал, — слыхал, Арсен. Хорошая дочь у тебя вырастет. И про хромого Бадму слыхал. Молодец, что не отдал ему девку. Слышь, Арсен, а правду бают, что твоя мать Долсон возвернула хромому Бадме бурхана?
— Правда. Из юрты она Бадму выгнала.
— Ну конец этому хапуге и жулику. Теперь, почитай, все старые буряты от него отвернутся. Долсон-то Доржиевну за сто вёрст кругом знают и уважают. А он ишь что, подлец: от старой своей привычки отстать не желает! Надо ему лебедей бить… Мало того, что на лебедей есть запрет властей, она у вас, у бурят, священной птицей почитается. Ламе-то большой грех птицу эту бить.
— Да ты-то откуда всё это знаешь? — удивился отец.
— А как же мне не знать? Я, почитай, всю жизнь среди бурят. Сам разве чуть вашей веры не стал.
— Ну, если моей, — сказал отец, — то ты есть настоящий безбожник.
— Не твоей, а отцов твоих. Да и то сказать, отец-то твой, Нимай, не сильно верующий был, а сказок всяких пропасть знал. — Дед Егор задумался. — Да вот хоть про лебедей этих он мне один раз сказывал…
— Что же про лебедей он тебе говорил? — поинтересовался отец.
— Вам-то недосуг, поди, тут стоять, байки мои слухать. В юрте небось ждут.
— Уж начал, так расскажи, — настаивал отец.
Андрейка и Дулма притихли.
Дед Егор прищурился, посматривая на закат. Небо сегодня играло всеми красками. Сама радуга по сравнению с сегодняшним заходом солнца выглядела бы бледной. Над кромкой степи были прочерчены багровые, синие, оранжевые, сиреневые полосы.
— Прощается солнышко-то… — сказал дед Егор. — Каждый цвет свою причину имеет. Вот, к слову будь сказано, почему у лебедей чёрные лапы и полоска чёрная на носу? Кто сказать может?
Дед Егор победно осмотрел по очереди Арсена Нимаева, Андрейку, Дулму и довольно пошамкал.
— А ведь и тому причина есть… Давненько это было. Я-то и не помню. Хоть мне годов и много, а так полагаю, что было то при отце моего отца. А может, и того ране.
Мужчина жил один, бурят. Юрта у него, всё честь по чести. Юрта не ахти какая: печки нет, на земле костёр разводит, дым в дыру идёт. Небогато жил бурят. Но всё же лошадёнку имел, овец там каких ни на есть. А всё скука его одолевает. Ему бы хозяйку в дом. А то утром встанет — один, по вечеру овец пригонит— один. Огонь разводи. Еду готовь. Унты себе шей. Дэгыл шей. Всё сам.
Долго так жил. Вот летним днём гонит как-то своих овец на Гусиное озеро. Видит — два лебедя прилетели. Белые шкурки с себя сбросили на берегу. И видит бурят, что совсем это не лебеди, а две девушки-красавицы. Сильно удивился бурят, прямо глазам своим не верит. Спрятался он за бугорок и смотрит.
Девушки на солнце греются, косы длинные расчёсывают, смеются, глазами чёрными сверкают, как звёздами, после бегут в воду, брызги во все стороны летят. Плывут.
И решился тут бурят во что бы то ни стало задержать одну красавицу на берегу. А как это сделать?
Подкрался он и взял одну шкурку. Шкурка мягкая, белая, глазам больно смотреть. Взял её и сидит в сторонке.
Покупались девушки и вышли на берег. Одна накинула ту шкурку белую на себя, махнула было крылами, да видит, что подруга плачет, шкурку свою ищет и найти не может.
Стали они вместе искать. А бурят возьми и подкинь дэгыл свой и унты. Удивилась девушка, обрадовалась. Надела дэгыл, унты обула, но где там — взмахнула руками, а взлететь не может.
Подружка-лебедь полетала над ней, покружила. Кричала, звала девушку с собой, но та только слёзы горькие льёт да руками машет. В дэгыле разве полетишь? Покричала другая девушка-лебедь и улетела.
Тут бурят выезжает на коне, в юрту к себе девушку приглашает.
Что девушке делать в незнакомом краю? Пошла. Хозяйством занялась.
Совсем по-другому всё в юрте стало. Год так живут. Два живут. Много лет прошло. Родились у них парнишка и девчонка. Всё хорошо теперь в юрте у бурята. Весной только да осенью, когда полетят лебединые стаи, не находит себе места молодая хозяйка, всё в небо смотрит, слёзы льёт.
Ребятишки это её пытают: «Пошто плачешь, мама?» А она только руками белыми махнёт и отвернётся. И вот однажды случилось так, что затосковала она пуще прежнего. Жалеет её бурят, утешить хочет. Достал её шкурку лебединую, что много годов на дне сундука прятал. Достал он её и подаёт хозяйке: на, мол, полюбуйся на прежнюю одёжку свою и слёзы не лей. А сам за дверь юрты вышел и стоит. Боится всё ж, сторожит, значит.
Увидала хозяйка молодая свою одёжку белую лебединую, обо всём на свете разом забыла. Детей своих ласковых забыла, мужа забыла, доброту его. А помнила только волю свою девичью, небо ясное — как летала она в этом небе с подружкой своей лебедем. Быстро скинула она с себя одёжу нелёгкую — и в шкурку белую. Взмахнула крылами, легче мотылька себе показалась. Глянула наверх и выскочила из юрты в дыру, по которой дым уходит. Выскочила, покружила над юртой, покричала протяжным таким голосом и улетела.
Только дыра-то в юрте тесная. Замазала ненароком себе в саже лебедиха нос и лапы. Вот с той самой поры-то они у неё и чёрные… Так-то… — закончил дед Егор. — И сказке конец…
Андрейке хотелось узнать ещё о многом. А как же лебедиха оставила своих детей? Прилетала ли она потом к ним?
Но он постеснялся спрашивать деда Егора при отце и Дулме.
— Хорошую сказку ты рассказал, — задумчиво проговорил отец, — не помню я её. Плохо отца своего Нимая помню. Маленьким от него остался.
— Я у отца твоего Нимая прятался в юрте. В партизанах тогда был. Разыскивал меня Бадма Балбаров. Везде искал, а догадаться не мог, что меня в юрте бурят прячет. Бадма-то по тому времени против Советской власти шёл. У Колчака был. С бандитом Гапхаевым вместе хороших людей убивал.