Вот и опять Андрейка услышал то, что однажды уже сказал Чимит Балдонов.
— Только теперь, я думаю, хромому Бадме конец пришёл. — Дед Егор рукояткой бича сдвинул на затылок кепочку. — Ты посуди сам, Арсен! Сколь годов прошло с тех пор, думали, из него человек получится. А ничего такого не вышло. И в колхозе он всё норовил украсть да схитрить. Сколь колхозов сменил — нигде ко двору не пришёлся. Вспомнил старое своё ламское звание, в дацан подался. И здесь от замапшек своих не отошёл. Теперь судить его будут. А главное, перед народом обман его во как виден будет! Твоя мать Долсон, сказывают, в сельсовет ездила…
— Ездила. Сам возил её.
— Во! Я тоже, Арсен, кумекаю в свидетели против хромого Бадмы податься. Я там не знаю его делов в дацане, а вот старое помянуть надо. Хоть оно за это и не судят теперь, а всё же лицо его поганое яснее будет. Пускай все знают, что не враз он такой изверг и хапуга на свет явился. Ниточка та давно тянется, да клубок разматывается. Как твоё суждение будет?
— Правильно, дед Егор.
— Ну, прощевайте, ребята, и ты, Арсен. Совсем уж свечерело. Заговорил я вас.
Дед Егор тронул с места Быстрого, и он нехотя пошёл, помахивая хвостом.
До свиданья, дед Егор! Андрейка очень рад, что снова встретил тебя.
Огоньки
Ночью степь освещают только звёзды и луна. Некоторые говорят, что звёзды не светят. Но это неправда.
Когда в степи заходит солнце, ещё некоторое время бледный отсвет от него разливается по кромке неба.
В эти минуты Алтан-Шагай-мэргэн открывает двери и впускает солнце в золотую юрту. Подходят светлые братья, закрывают двери и щелкают золотыми ключами. Становится так темно, что спотыкаются лошади. И если кто-нибудь не верит в то, что звёзды всё-таки светят, ему обязательно следует побывать в степи сразу же после того, как уснёт солнце.
Лошади идут наугад в такой тишине, что слышен только топот копыт и хруст ушей Рыжика. Он почему-то всегда шевелит в темноте ушами. Но степь устроена так, что вскоре появляются звёзды. Лошади уже не спотыкаются. Рыжик перестаёт шевелить ушами. Постепенно становится видно дорогу, столбы с провисшими проводами.
Лошади идут тем быстрым шагом, когда их не пускают рысью. Дулма пригрелась около отца и заснула. Отец что-то напевает себе под нос. Слов не разобрать, да и мотив какой-то незнакомый, но Аидрейке начинает казаться, что Рыжик и Воронко так бодро шагают потому, что звучит эта песня. в какие-то минуты то слева, то справа, то впереди вспыхивают огни. Это совсем не похоже на звёзды. Андрейке хочется спросить отца, но он боится прервать песню.
Да и не обязательно обо всём спрашивать: слева вдалеке разгорается настоящая заря! Там большая дорога, залитая чёрной смолой. И по ней идут сейчас машины с зажжёнными фарами. Это везут руду к железной дороге. Железную дорогу Андрейка видел только на картинках. Но он знает, что где-то есть станция Оловянная и туда возят не только руду, но и пшеницу и живых баранов в кузовах автомашин.
Кочуя по степи, Андрейка иногда попадал на чёрную гладкую дорогу, которая в солнечные дни казалась синей и вкусно пахла. Так пахнут книжки и дёготь.
Машин сейчас движется много. Андрейке кажется, будто они идут друг у друга на буксире, а связывает их свет фар.
Но не только эти огни светят ночью. Шумят вдалеке моторы комбайнов и тракторов. Это убирают урожай. Вспыхивает за бугорками и небольшими сопками их медленно ползущий свет.
И ещё какие-то весёлые и незнакомые огоньки появились в степи.
Сначала замигал чуть повыше земли один огонёк. Он был как опустившаяся звезда, но горел ярче. Огонёк этот светил издалека, поддразнивая Андрейку своей непонятностью. Потом всплыл второй огонёк, почти рядом с первым. И, когда заржал Рыжик и пошёл рысью, Андрейка вдруг понял, что это две звезды спустились на юрты.
Может, оттого так весело пел отец, что знал это и помалкивал?
Андрейка не стал сдерживать Рыжика и понёсся к юртам.
Мама Сэсык и бабушка Долсон стояли рядом, и Нянька подавала свой голос из юрты, а Катька — из хотона. Молчали овцы, сбившиеся в кучу, и только Катька — теперь рабочая коза, поводырь отары — знала, что едет Андрейка.
Около юрт было непривычно светло.
Андрейку приняла на руки мама Сэсык, а бабушка Долсон погладила его лицо и волосы своими шершавыми руками. Она понюхала Андрейкины волосы, как будто они пахли так же вкусно, как «Родная речь» или бензин.
Андрейка освободился от рук бабушки и ворвался в юрту.
На трёх ногах около самых дверей стояла Нянька с перевязанной головой. Она уже стояла! Она стояла, огненно-рыжая, виляла хвостом и громко, как это умела только Нянька, здоровалась:
«Сайн! Сайн! Сайн!»
От радости, что видит Няньку, Андрейка вначале и не заметил перемены. Юрта стала словно шире. Было необыкновенно светло. В углу поблёскивали начищенные боги, медные и серебряные чашечки. Не было только Будды хромого Бадмы.
Андрейка поднял голову и зажмурился: в глаза бил яркий свет. В несколько прыжков Андрейка оказался во второй юрте. Там тоже было светло. Но не только этот яркий свет поразил Андрейку. На кирпиче стоял белый блестящий чайник, и от него протянулся провод. От чайника шёл пар. Из радиоприёмника звучала музыка. Бабушка Долсон сидела, облокотившись о стол, и слушала. Мама Сэсык, будто и не замечая удивления Андрейки, расставляла на столе посуду.
Послышался топот копыт: только сейчас подъехал отец. Мама Сэсык вышла его встретить.
Отец внёс на руках спящую Дулму и положил её на кровать.
— Папа, это у нас электричество? — спросил наконец Андрейка.
— А ты разве не видишь? Мама Сэсык у нас теперь богатая стала: чайник ей купил, утюг купил.
— Батареи к приёмнику тоже купил?
— Теперь батареи зачем? От электричества приёмник работает. — Отец посмотрел на бабушку Дол-сон. — Бабушка два дня слушает. Вчера из Улан-Удэ бурятские песни передавали. Бабушка говорит — неправильно поют.
Бабушка покачивала головой.
— Сама тебе, Андрейка, песни петь буду.
Это тоже была новость. С тех пор как погиб на войне дядя Андрей, бабушка не пела песен. Говорят, что когда-то она очень хорошо пела вместе с дядей Андреем.
Бабушка Долсон подошла к Дулме, сняла с неё дэгыл, унты и укрыла её одеялом.
— Крепко спит, — сказала она. — Голодная, нет ли?
— Всё равно не разбудишь, — ответил отец. — Зато утром раньше Андрейки проснётся.
Да, вечером Дулма любит спать, а утром всегда просыпается рано. Андрейка был рад, что ему сейчас не хотелось спать.
Бабушка повертела в руках унты Дулмы и зачем-то понесла к себе в юрту.
Мама Сэсык поставила на стол большую миску, наполненную с верхом кусками варёного мяса.
— Няньку видел? — спросил отец.
— Ага. Видел. На трёх ногах стоит.
— Ничего, — успокоил отец. — Товарищ Кукушко говорит; заживёт нога. Будет хорошо бегать Нянька.
— Глаз у Няньки смотреть будет? — решился спросить Андрейка.
Ведь никто, кроме Дулмы, не говорил ему, что Нянька теперь останется с одним глазом, как Резвая.
Отец помолчал.
— Не будет глаза. — Отец тяжело вздохнул. — Совсем помереть Нянька могла. Спасибо, товарищ Кукушко операцию сделал: теперь жить будет. На ноги вчера встала, ест всё. — Отец рассматривал зачем-то свои руки.
— Ладно, — сказал Андрейка. — Нянька с одним глазом будет. Как Резвая.
— Ну да, — засмеялся отец, — как Резвая будет. Геройская у нас собака Нянька.
— Отнеси Няньке мяса, — сказала мама Сэсык, подавая деревянную тарелку.
Андрейка взял тарелку и быстро вышел.
Когда Андрейка открыл дверь юрты, то увидел, что бабушка Долсон стоит на коленях и молится.
Нянька лежала на потнике, вытянув передние лапы и положив на них морду. Её глаз был закрыт.
Она спала и даже не услышала, как вошёл Андрейка.
Бабушка Долсон повернула к Андрейке голову и торжествующе сказала: