— Пойдём в юрту, — сказал Андрейка ягнятам.
Но они не поняли, поняла только Нянька. Она волчком завертелась вокруг Андрейки и в восторге, поднявшись на задние лапы, передние положила на плечи своему другу.
— Нянька дура! — презрительно, сквозь зубы, процедил Андрейка.
Нянька сразу сделалась меньше ростом, подобрала хвост и поплелась за хозяином на почтительном расстоянии.
В юрте Андрейка раскинул около железной печки мягкую, выделанную овчину и положил на неё ягнят. Он подкинул в печку сухого кизяка, и через несколько минут в юрте стало тепло. Нянька развалилась около овчины, и ягнята, разомлевшие в тепле, уткнувшись носами в пушистый живот Няньки, спали.
Бабка Долсон как-то рассказала Андрейке, что раньше, давным-давно, у неё была совсем холодная и бедная юрта. Огонь разводили прямо на земле, от дыма было больно глазам. На деревянных решётках юрты лежали старые овчины, куски кошмы, рваные остатки одежды. Ветер свободно гулял по юрте. А теперь у Андрейки юрта покрыта толстым войлоком, никакой ветер её не пробьёт; на кирпичах стоит железная печка с железной трубой — весь дым уходит в небо. Днём в юрте светло — по бокам двери вставлены две рамы со стеклом. И на земляном полу лежат дощатые щиты, по ним можно ходить босиком. Стол, деревянные скамейки около него очень маленькие, но ведь и юрта небольшая; а в ней много разных вещей: буфет для посуды, две железные кровати, сундук для одежды, столик, а на нём — радиоприёмник…
Правда, приёмник давно уже молчит. Отец ездил в сельпо покупать для него батареи, но батарей там не было. Это очень обидно, потому что в юрте теперь скучно, особенно когда Андрейка остаётся один.
Андрейка подошёл к приёмнику, начал вертеть ручки, но всё бесполезно. Если бы в юрте было электричество, как в селе, тогда приёмник заговорил бы без батарей. А в сельпо Иван Кириллович — такой пьяница и лентяй — не хочет, чтобы в юрте у Андрейки заговорило радио. Надо Ивана Кирилловича убрать из сельпо, тогда будут батареи. Так говорит отец, так думает Андрейка.
— Лежи тут, — шепнул Андрейка Няньке в самое ухо.
Собака приоткрыла один глаз и вильнула хвостом. Нянька всё понимает. Вот, например, какая собака сообразит отодвинуть ягнят подальше от раскалённой печки? А Нянька поднимается на лапы, берёт зубами овчину и оттаскивает её вместе с ягнятами, потом ложится поудобнее и осторожно кладёт лапу на спящего ягнёнка.
«Бе-еда-а умная Нянька!» — ухмыляется про себя Андрейка и выходит из юрты. Он лезет пальцем себе в рот и щупает зуб. Мать не велит трогать зубы, но Андрейка никак не может удержаться. Зуб шатается — наверно, скоро выпадет. У бабки Долсон тоже выпадают зубы и почему-то не растут новые. А у отца и матери все зубы на месте. Почему так бывает? Этого ещё Андрейка не знает. Да и некогда ему думать: дел сегодня по горло. Во-первых, надо накормить Рыжика и козу Катю, задать сена овцам в кошаре, а во-вторых, подмести хотон. Потом Андрейка сварит баранину без соли. Солить он не умеет, обязательно лишнего насыплет, а поэтому сама мать посолит, когда вернётся к обеду. Потом… Но стоило Андрейке переступить порог юрты и посмотреть в степь, как он сразу обо всём забыл.
С ближней сопочки верхом на лошади приближалась Дулма. Андрейка подбежал к осёдланному Рыжику, скомандовал: «Ложись!», как всегда, быстро вкатился в седло и поскакал навстречу Дулме. С гиком он промчался мимо Дулмы. Дулма остановилась, потом повернула и стала догонять Андрейку. Он оглянулся, ещё раз гикнул, испустил понятный только Рыжику посвист: «Пссе-е, псе-е!», пригнулся к шее и помчался, как на настоящих скачках.
Украдкой Андрейка оборачивался, бросал взгляд на Дулму, но где той было угнаться! Она сразу же отстала и становилась всё меньше и меньше. Интересно: когда скачешь от Дулмы, она делается маленькая, прямо с пуговку, а когда навстречу, то и Саврасуха большая, и Дулма почти как Андрейкина мать или бабка Долсон. Андрейка хочет проверить это своё наблюдение ещё раз и, круто осадив Рыжика, даже подняв его на дыбы, что удаётся очень редко, поворачивает и скачет навстречу Дулме. И вправду, вскоре Саврасуха начинает расти, расти, и маленькая Дулма на ней превращается в настоящую Дулму. Очень смешно…
Андрейка тяжело дышит и не может сказать ни одного слова.
Рыжик и Саврасуха идут теперь рядом, помахивая хвостами. Они часто ходят рядом и, наверно, о чём-то разговаривают, поворачивая друг к другу головы.
— Сбросит тебя Рыжик — будешь тогда знать! — наконец нарушает молчание Дулма.
— Меня? — удивляется Андрейка и вытирает рукавом своё вспотевшее лицо.
— Я думала, слетишь: гляжу. Рыжик на дыбы встал, — пояснила Дулма.
Андрейка доволен, что, оказывается, Дулма заметила это, но небрежно бросает:
— Так я и дался!
Ну не смешная ли эта Дулма! Кто во всём колхозе лучше Андрейки умеет скакать на коне? Ведь даже на районных скачках Андрейку в прошлую осень посадили на колхозного рысака, которого и зовут-то, из-за того что он такой быстрый, Самолётом, и Андрейка обогнал на нём всех рысаков в районе. Но Андрейка не хочет сейчас напоминать об этом Дулме: сама должна знать.
Они не спеша возвращаются к юрте.
— Как играть будем? — спрашивает Дулма.
Андрейка задумывается. В электрострижку — нельзя: в юрте всего одна овчина, и на ней лежат ягнята. В бабку Долсон — неинтересно: сейчас не зима; весной, когда такое тепло, Андрейка ни за что не поверит, что Дулма замерзает, а когда Андрейка не верит, ему не хочется играть. Какую бы интересную игру придумать? И Андрейку вдруг осеняет мысль. Он поедет сейчас к юрте, возьмёт свой укрюк — длинную палку с ремённой петлей, которой чабаны ловят овец, и они начнут с Дулмой новую игру. Дулма слезет на землю, станет овцой, а Андрейка — чабаном и будет её ловить укрюком.
Дулма быстро соглашается. И вот Андрейка пытается «заукрючить овечку» — Дулму.
Догнать её на Рыжике сущий пустяк, но в отличие от настоящей овцы Дулма увёртливая, хитрая — то спрячется за Саврасуху, то перескочит через новую ограду кошары, а Рыжик не умеет прыгать; а то и совсем залезет под ноги к Рыжику, и Андрейка никак не может её достать. Андрейка тоже начинает хитрить. Он знает, что, пока Дулма под брюхом у Рыжика, того не сдвинуть с места. Андрейка просит Дулму снова сесть на Саврасуху. Он сам помогает Дулме сесть в седло. Но, пока Андрейка садится в седло, Дулма уже умчалась. Это явно не по правилам, потому что овца никак не может ездить верхом. Андрейка скачет, прижав под правым локтем укрюк, и, конечно, быстро догоняет Саврасуху. Пожалуй, когда Дулма сидит верхом, на неё ещё легче накинуть петлю. Но не тут-то было! Дулма прижимается к шее лошади, и попробуй тут накинуть петлю…
— Давай голову, не прячь голову! — кричит Андрейка.
Андрейка пытается «заукрючить овечку» — Дулму.
Дулма тихо смеётся, поворачивает к нему разгорячённое лицо, но зачем ей подставлять голову под укрюк, ей и так хорошо.
— Катя-а, Катя-а! — яростно кричит Андрейка.
Коза, услышав хозяина, перемахнула через ограду около юрты и побежала на зов. Дулма приподняла голову, взглянув на свою любимицу Катю, и в следующее мгновение почувствовала на шее петлю.
— Попалась!.. — торжествует Андрейка.
Вот так никогда и ни в чём нельзя верить Андрейке: уж он обязательно обманет.
Дулма под охраной Андрейки подъезжает к юрте.
— А теперь ты будешь моей мамой, а я Арсеном Нимаевым.
— Не хочу быть твоей мамой! — упрямо говорит Дулма. — Хочу своей бабушкой быть.
— Ладно, — соглашается Андрейка. — Будешь тогда бабушкой Бутид.
Ему, собственно, всё равно: ведь бабушка Бутид тоже умеет варить баранину, солить её и подметать в юрте. А это-то сейчас и надо Андрейке. Пока он, Арсен Нимаев, будет кормить Рыжика, Катю и подметать хотон, бабушка сварит баранину, подметёт в юрте, помоет посуду. Потом надо отнести ягнят к овце, чтобы они пососали молока. А в общем, дела найдутся. И Андрейка с Дулмой начинают новую игру.