— Неужто без названия? — изумленно воскликнул Колечка и покрутил круглой, крепкой головой.
Дедку захотелось вмешаться и тоже сказать что-нибудь такое же острое и веское, как сказал Анатолий Иванович, и чтобы егерь скосил на него серые, холодные глаза, а Колечка закрутил бы своей крепкой, круглой головой, но он никак не мог собрать ускользающие куда-то мысли и вдруг проговорил совсем не то, что хотел:
— А в Рязани говорят не чирок, а цирок!
Анатолий Иванович, не поворачивая головы, взял Дедка на прицел.
— Нешто ты бывал в Рязани?
— Как не бывал? — задохнулся Дедок. — С покойным твоим отцом ездил. Я всюду бывал: и в Рязани, и в Клепиках, и в Шилове…
— Верно, говорят, — подтвердил Анатолий Иванович. — Там вообще цокают.
— Во-во! — обрадовался Дедок. — И всякая утка у них цирок — цирок, и матерая — цирок, и гоголь — цирок.
— Не ври, старый, — перебил Анатолий Иванович. — Матерая у них — кряква, а гоголь так гоголем и зовется.
«Верно, — словно проснулся Дедок, — и с чего это я…»
— А вот отчего название такое «чирок»? — спросил Колечка.
Дедок побрел дальше.
Смуглый, похожий на цыгана Иван и брат Анатолия Ивановича Василий упрекали Бакуна в том, что он не справляется со своей женой, молодой, толстой скотницей Настей. Здесь же крутился и любитель соленых разговоров Костенька.
— Сказывают, она в Заречье повадилась, — говорил Иван. — Не иначе, там у тебя заместитель работает.
Бакун не обижался.
— Может, и так, ребята, — говорил он, кротко улыбаясь щербатым ртом. — Ее винить нельзя. Женщина молодая, в теле, а я что — полуфабрикат.
Охотники засмеялись, и снова Дедку захотелось высказаться, поразить охотников каким-нибудь лихим и острым словом.
— Эх, вы… молодежь! — сказал он. — Я вон седьмой десяток доколачиваю, а разок в неделю свою старуху навещаю.
— Силен дед! — выломив темную бровь, воскликнул Иван и прибавил нехорошее слово. Костенька захихикал, а Василий брезгливо и жалостливо усмехнулся.
Дедку стало мучительно стыдно, он отвернулся и, опустив плечи, побрел прочь.
Умолк легкий ветерок, предвестник зари вечерней, улеглась слабая рябь, будто тугая пелена растянулась по воде — так недвижна стала озерная гладь. Между тонкой, сизой полосой на горизонте и тяжелой, слоистой сине-меловой тучей возникло кроваво-красное зубчатое пламя, будто занялась пожаром верхушка сторожевой башни. Затем что-то сместилось в насыщенном влагой воздухе, и зубцы слились воедино, образовав плоско обрезанное сверху тучей полукружье огромного заходящего солнца. Словно подожженный, ярко вспыхнул пунцовым с зелеными и синими прожилками стог сена. Затем солнце стало зримо погружаться в сизую полоску на горизонте, в последний раз ослепительно просияла золотая его макушка и скрылась. В тишину догорающего дня гулко, сухо, коротко упал звук выстрела; после мига беззвучия покатился над озером, на разные лады отдаваясь в заводях, и горохом рассыпался в леске Салтного мыса. Все сидящие и лежащие на берегу насторожились, кто приподнялся, кто сел на корточки, кто с блуждающей улыбкой воззрился на соседа.
— В Дуняшкиной заводи бьют, — с тоской сказал чей-то голос.
Глухо, не отзвучав в просторе, хлопнуло два далеких выстрела.
— На Дубовом дают, — вздохнул кто-то.
Но вот откликнулась Прудковская заводь, заговорил Березовый корь. Большая стая крякв поднялась оттуда и пролетела берегом над головами охотников и, завернув к Хахалю, вдруг сразу растворилась в воздухе.
— Распугают утку, — заметил Петрак.
— Мочи нет! — детским голосом сказал Костенька.
Иван поднялся со злым лицом и, прихватив кошелку с подсадной, направился к челноку.
— Ты куда, Ванечка? — окликнул его Петрак.
— Мы тут чикаемся, а приезжие знай себе долбают! — ответил Иван.
— А ведь верно! — подхватил Костенька. — Мы срок держали и держим, а какой толк?
Сквозь перемежающуюся пальбу донесся частый стрекот моторки.
— Охрана с Клепиков, — сказал Василий.
— Далеко… В Налмусе, — прислушался Костенька. — Нет, зря мы теряем золотой час.
— А ты бы попробовал, — подначил Василий.
— Боязно! Ну-ка свидетельство отберут!
— Да и ружье в придачу, — веско заметил Анатолий Иванович.
Пальба усилилась. Стреляли на далеком Озерке и на Озерке ближнем, в Дуняшкиной заводи, без передышки палили на Дубовом, постукивали с берега в Прудковской. Утки носились над озером, но, еще не напуганные всерьез, садились на воду близ охотничьих шалашей.
Петрак вслед за шурином с рассеянным и задумчивым видом пошел к своему челноку. Он отомкнул замок и достал из-под сиденья весло. Посмотрев на весло с таким видом, точно сам не понимает, как попало оно к нему в руки, пожал плечами и с тем же рассеянным видом оттолкнулся от берега.