– Ты прав, – говорю я, заводя машину. – В любом случае, это то, о чем тебе нужно поговорить с родителями. Я отвезу тебя домой.
– Нет, я имею в виду это, – говорит Андре. – Вся эта ситуация. Мы едем вместе. Это была плохая идея.
– Подожди, что?
– Ты думаешь, что ты меня раскусила, Чарли, – говорит он. – Мне больше нравилось, когда ты не хотела иметь ничего общего с моей жизнью.
Прежде чем я успеваю сказать еще хоть слово, Андре покидает машину. И уходит.
20
– Где Андре? – спрашивает Реджи в четверг после обеда, когда он забирается на заднее сиденье машины и обнаруживает, что переднее пассажирское место снова пусто. Последние пару дней я изо всех сил старалась отвлечь его, уклоняясь от его частых вопросов. Вместо этого я решила сделать то, что сделал бы Андре. Спросить его о себе. Мы поговорили об успехах Натана (многообещающе), о том, как идут дела в школе (очень хорошо), и о том, есть ли у него друзья (после этого долгое молчание, поэтому я сменила тему). Было трудно слушать так внимательно, не говоря уже о том, чтобы придумывать последующие вопросы, и это заставило меня неожиданно скучать по присутствию Андре. Как легко он все это делал. Казалось, он всегда пробуждает в людях самое лучшее.
Сейчас я не могу отвлечься, не могу объяснить, рассказать Реджи, что произошло на самом деле. Мы с Андре поссорились. Андре больше не хочет ездить с нами. Или, может быть, дело во мне? Это я заставила его чувствовать, что он не может приехать? Как ни крути, но факт один – Андре теперь будет добираться до школы другим способом.
Я написала ему утром, но до сих пор не получила ответа. Я ждала, когда на моем телефоне появится простое оповещение о поездке. Чтобы увидеть, как он нехотя сядет в машину, даже если он не будет рад этому. Но оповещение так и не пришло, и я забрала Реджи, и только Реджи. И я не могу игнорировать тот факт, что Андре стал гораздо большим, чем просто еще один пассажир.
Сегодня в школе я все–таки увидела Андре, на расстоянии, через кафетерий, но на этот раз он даже не взглянул на меня, что казалось целенаправленным, а занялся оживленной беседой за столом со своими друзьями.
– Андре не придет, – говорю я наконец Реджи.
– Почему?
– Он просто забыл об этом, я думаю, – говорю я, потому что это действительно лучшее, что я могу сделать.
– Покончил с нами? – спрашивает Реджи.
Я поворачиваюсь и смотрю на него. – Нет. Не с тобой. Со мной.
– Ну, а ты не можешь это исправить? – спрашивает Реджи, и я думаю о том же, когда на моем телефоне появляется еще одно оповещение, и, прежде чем я успеваю посмотреть на него, мальчик открывает дверь и просовывает голову внутрь. – Чарли? – спрашивает он.
– Это я.
– Хорошо, если я сяду впереди? – Когда мальчик садится на пассажирское сиденье, одетый в идеально выглаженную рубашку на пуговицах и брюки цвета хаки, я замечаю в его руках пластиковую коробку. У нее прозрачные бока и перфорированный верх. А внутри – отчетливая форма...
– Это змея?! – спрашиваю я, мой голос срывается на писк.
Мальчик выглядит смущенным. – Я обещаю, что он дружелюбный. И, кроме того, он не может выбраться. Я клянусь.
– Хорошо. – Я сглатываю, пытаясь сообразить, есть ли в Backseat какие–нибудь правила на этот счет. Но даже если и есть, неужели я действительно собираюсь отказать этому ребенку? Его явно нужно подвезти домой.
Все остальные мои мысли перекрывает крик Реджи.
– Ты серьезно? – восклицает он, вскакивая на переднее сиденье и оглядывая мальчика. – Что это за вид?
Лицо мальчика загорается. – Это калифорнийская королевская змея.
– Круто, – восхищенно говорит Реджи, поднимая свое лицо на уровень коробки. – Я читал, что они охотятся на гремучих змей.
– Подожди, они едят гремучих змей? – спрашиваю я. – Но разве гремучие змеи не являются уже, типа, действительно страшными?
Мальчики игнорируют меня. Новый пассажир, которого, как я теперь определила, зовут Джаспер, с нетерпением кивает. – Это так круто.
– Так круто, – соглашается Реджи.
– Знаешь ли ты, что в доисторические времена змеи действительно ели...
– Детенышей динозавров? – Реджи визжит, практически вскакивая со своего места в то же время, когда Джаспер произносит это, и они оба смеются. Я тоже начинаю смеяться, несмотря на то, насколько это тревожно.
– Отвратительно, – добавляю я, и мальчики смотрят на меня как на сумасшедшую.
– Мама не разрешает мне иметь змей, – сетует Реджи. – Поэтому у меня есть головастик. Но он уже на пути к тому, чтобы стать лягушкой.
– Мило, – говорит Джаспер. – Я бы хотел на него посмотреть.
– Я как–нибудь приведу его в школу, – радостно говорит Реджи.
Я поджимаю губы, стараясь сохранять спокойствие. У Реджи наконец–то появился друг.
Затем мое сердце замирает, потому что все, что я хочу сделать, это рассказать Андре.
– Я имею в виду, ты можешь подержать его сейчас, если хочешь? – говорит Джаспер, с надеждой глядя на меня.
– Определенно нет, – говорю я. – А теперь все пристегните ремни безопасности, или я никуда не поеду.
– Ты говоришь как моя мама, – говорит Реджи.
– Насколько ты понимаешь, сейчас я такая и есть.
– Он собирается вернуться? – спрашивает Реджи, когда мы высаживаем Джаспера и подъезжаем к его дому. Он держится одной рукой за открытую дверь, одна нога болтается на дороге.
– Кто? – спрашиваю я, хотя и знаю, кто. Внезапно я чувствую себя такой уставшей.
Реджи поднимает на меня бровь. – Ты знаешь, кто.
Я вздыхаю. – Наверное, нет, если ты хочешь знать правду.
Реджи поджимает губы. Я думаю, что он собирается снова затронуть эту тему, но вместо этого он просто говорит: – Ну, я скучаю по нему. – Он спрыгивает (в буквальном смысле, так как его ноги слишком коротки, чтобы достать до земли) и бежит по дорожке, где его мама ждет у открытой двери. Она машет мне рукой. Я машу в ответ.
– Я тоже, – говорю я вслух, хотя там никого нет, чтобы это услышать.
Позже тем же вечером, свернувшись калачиком на диване рядом с удобным креслом отца, я наблюдаю за двумя полицейскими детективами, которые идут по следу убийцы, оставившего в живых несколько жертв за один месяц. Они сидят перед компьютером, ожидая, когда ДНК обнаружит совпадение, и только потом определяют, что серийный убийца умер за три месяца до убийства этих женщин.
– Да ладно, – восклицаю я.
Отец поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать. – Они разберутся, – говорит он. – Они всегда разбираются.
Я устраиваюсь поудобнее, не желая признаваться никому, кроме себя, что мне это действительно нравится.
– Ну, что случилось? – спрашивает отец, выключая телевизор во время рекламной паузы.
– Что ты имеешь в виду под 'что случилось'? – Я запихиваю попкорн в рот.
– Ну, почему ты сегодня не гуляешь, не катаешься на аттракционах или с друзьями?