— Поздравляю вас, первый в этом году хамсин.
Случалось мне страдать от итальянского южного ветра, сирокко, но хамсинная немочь куда неприятнее. Как-то не верится, что это только нервное состояние, а не смертельная болезнь. Впрочем разгадка придала мне бодрости. Я встряхнулся, встал и, перемогаясь, пошел бродить по Каиру. Странное дело! с каждым движением силы мои прибывали, и чем больше я ходил, тем мне становилось легче. К часу пополудни, времени определенному для отъезда, я совсем, что называется, разгулялся и уже ничего особенного не чувствовал, кроме легкой головной боли да общего горения кожи, сильнее всего на руках и на ногах.
У железного моста Касрг-эн-Ниля, вместо одного топилось два парохода; пассажиров столько, что на одном поместиться не могут. Пароходы Бехера и Саидие будут идти в близком друг от друга расстоянии и останавливаться одновременно. Устройство обоих совершенно одинаковое. Спальные каюты расположены внизу, за исключением впрочем двух надпалубных, возле колес (одна из таковых выпала на мою долю). Большая рубка — столовая, она же и гостиная — занимает почти всю кормовую часть, оставляя кругом себя у борта узкий проход. Крыша рубки, сзади и с боков продолженная настолько, что края её приходятся над бортом (они поддержаны упирающимися в него столбиками), будет служить нам сборным пунктом в течение дня; палуба эта огорожена железными перилами и покрыта тентом. Здесь, как на дагабиях, стоят складные и раздвижные кресла; они составляют частную собственность: каждое помечено именем своего владельца; не взявшие с собою удобного сиденья довольствуются обыкновенными пароходными скамейками.
В общем, плоскодонный нильский пароход отличается каким-то летним характером постройки и разнится от морского судна, как укромная дача — от громоздкого столичного дома.
Уже несколько раз звонили и свистели; Арабы перестали таскать с берега уголь в корзинах; час отхода давно просрочен; трубы, которым вырывающийся пар обдирает железные внутренности, оглушительно заявляют о негодовании машинистов, и кажется, терпение последних готово лопнуть заодно с машиной. Мои знакомые, исчерпав немногочисленные предметы предразлучного разговора, но все еще приятно улыбаясь, украдкой посматривают на часы. Я почему-то чувствую себя виноватым и убеждаю их идти домой.
— Нет, зачем же, говорят они любезным тоном, в котором, мне однако, чудится скрытое недоброжелательство.
Невыносимое положение! Кто их просил провожать? И без того, само по себе. ожидание отплытия томительно и тягостно, как первый приступ морской болезни. А мы все не идем: караван не в полном составе, одного нумера не хватает, и за опоздавшим послано на квартиру…
По билету мне прошлось сесть на Саидие, более людный пароход, с полным комплектом пассажиров: пустует всего-на-все вторая койка в моей каюте. Спутники, коими на двадцать дней наделяет меня судьба, принадлежать к различным национальностям; большинство — Американцы. Внимание мое в особенности привлечено богатым нью-йоркским семейством, состоящим из толстого папаши-весельчака, сентиментально улыбающейся мамаши и двух дочек: младшая лет 12, с тоненьким нежным профилем, похожа на тех чопорных девочек, что изображаются в карикатурах Punch'а, когда речь идет о какой-нибудь прелестной ребяческой наивности; девочка очень занята своею наружностью и нарядом; старшая — образец умной бой-барышни Нового Света, командует всем семейством: на самом деле путешествует не толстый папенька и не глупая маменька, давно отрешившиеся от собственной воли, а старшая дочь в сопровождена своего штата. Захотелось ей ехать вверх по Нилу, — и она поехала, взяв с собой для развлечения папа, мама, маленькую сестру, горничную, а также влюбленного по уши Бельгийца, красивого статного юношу с немного придурковатым лицом; как мне сказали вечером, он уже третий месяц «всюду следует тенью за ней». Между туристами прохаживается содержатель буфета, signor Angelo, хитрый черноокий Итальянец средних лет, блистающий изяществом манер и замысловатым сплетением золотых цепочек на бархатной жилетке. Он старается развлечь публику, рассказывает по-французски (с едва заметным итальянским акцентом) о своих странствованиях «en compagnie du Directeur», т. е. в обществе знаменитого директора Берлинского зоологического музея, Брэма, и берется за всякие путевые разъяснения и комментарии, лежащие собственно на обязанности пароходного драгомана, Ахмета Сафи, старого Нубийца, в чалме и с подстриженною бородой, который во время разглагольствований буфетчика перетирает возле кухни посуду; он будет чистить нам сапоги…
Наконец-то! тронулись — и как камень свалился с души. Теперь другое чувство, сладостное и упоительное как запах египетских полей, охватывает и проникает все мое существо. На средине Нила, объятый простором неба и простором реки, оторванный от суеты мирской с её обязанностями и заботами, вольный как птица, я живу всею полнотой жизни в обаянии молодости и счастья. Неудержимым порывом, подобно орлу, взвился я за облака и стою где-то высоко, не шевеля крыльями. Из обрывков мыслей, из мимолетных впечатлений не имеющих связи, слагается внутри меня великая поэма — без лиц, без конца и начала, вне места и времени, — поэма, которой не передать словами. Прошедшего нет для меня, а будущее, уходя в вечность, тянется вереницей светлых праздников. Я не предвижу конца моему путешествию, как в субботу вечером ребенок, убравший свои учебные книги, не предвидит конца завтрашнему воскресенью. Что за блаженство, и вместе с тем какое полное торжество эгоизма, какое полное равнодушие и презрение ко всему миру!.. Меня уже не тяготить ответственность пред знакомыми, которые, потеряв даром целый день, быть-может от души проклинают свою глупую затею проводов; я вовсе позабыл о них. Далеко сзади, подернутая легким туманом, миниатюрною картиной рисуется аллегория земного странствования с его вечною, бесцельною, докучливою беготней: по сведенному железному мосту, над широкими его пролетами, точно крупный и мелкий бисер снизанный на длинную нитку движутся не переставая — одни туда, другие сюда — Англичанки на ослах, верблюды с вьюками, коляски, офицеры, муллы, водоносы, солдаты, чиновники…. А впереди только солнечный блеск, да Нил, да на корме Бехеры, первого парохода (мы идем вторыми), волнуется гордое знамя свободы, — красный флаг с надписью белыми буквами «Cook’s tours».
Мы оставили за собой слева остров Родо и старый Каир, справа — деревню Гизэ. Жители её, для коих паровые суда представляют редкое зрелище, собравшись на берегу, орали, скакали и махали руками, как шаманы, поклоняющиеся чудовищу или какому-нибудь грозному явлению природы. В получасовом расстоянии от Каира, на правом берегу (т. е. слева от нас), расположено местечко Тура с каменоломнями времен постройки больших пирамид. По близости стоит старинная коптская церковь, где будто бы раз в год, если не ошибаюсь 9 мая, являются истинно-верующим все святые (та же легенда существует относительно одного монастыря, около Дамьеты). Южнее, на восточном же берегу, верстах в четырех от Нила, в пустыне, бьют целебные серные ключи; возле них недавно построены гостиница, курзал с ваннами и несколько вилл. Местечко это, по имени Гелуан, орошаемое нильскою во той посредством паровой машины, являет собою искусственный оазис и славится здоровым воздухом. Сюда обыкновенно посылают тех чахоточных, которые и в Каире не найдут себе места. Гелуан футов на сто выше уровня реки, и с плоских его крыш открывается пространный вид на долину Нила и на группы пирамид по ту сторону, у окраины Ливийской пустыни.
Однако, оставаться долее на палубе нельзя: хамсин разыгрался во всей силе, — не настоящий хамсин, дующий с юга в течение пятидесяти дней [41] и палящий пламенем, — а какой-то особенный юго-западный, холодный и пронзительный. Песок несется обложною тучей; мелкий и неуловимый как тончайшая пыль, он стесняет дыхание, щекочет горло, засоряет глаза и вместе с воздухом проникает всюду: в уши, за воротник рубашки, в карманы, в чулки, в портмоне, под стеклышко часов, в закрытый аптечные коробочки на дне чемоданов… солнце в половину погасло, так что на него можно смотреть безвредно, как на тарелку из латуни. Берега исчезли; мы замедлили ход, а дагабии и большие парусные лодки с рубленою соломой, словно обезумев от ужаса, полетели еще скорее, подобно стаду чаек, гонимых бурей. Туристы удалились в кают-компанию, где накрывают длинный-предлинный стол. На всех предметах лежит слой пыли, неосязаемой и липкой как паутина.
41
Отсюда его имя (хамсин значить «пятьдесят»), Начинается он в марте и кончается пред летним солнцестоянием. В просторечии хамсином зовется всякий южный ветер.