В Ассуане есть и произведения искусства — серебряные вещи изящной и своеобразной работы. С ними явился на пароход степенный Копт, чистый, весь в черном, принесший в складках одежды запах ладона и розового масла. Неторопливо развертывал он своими смуглыми руками с красивыми длинными пальцами клетчатые платки, заключавшие всякие драгоценности, и пред восхищенною Miss Emily чередою проходили массивные браслеты, перстни и другие женские украшения. Все это сделано из наших и иностранных денег.
Берег насупротив города не материк, а довольно обширный остров, охваченный рукавами реки. Арабы зовут его Джезирет-эль-Захер, [125] „Остров Цветов“, поэтическое имя, ничем не оправдываемое. В северной части, на каменистой и пыльной почве, растут одни пальмы; южная, где находилась Элефантина, завалена грудами мусора и обломков, и нигде нет ни малейшего цветка. От Элефантины не осталось интересных следов. Последние её памятники, Ниломер и описанные французскою экспедицией храмы Амунофа III и Тутмеса III, разрушены в 1822 году ассуанским губернатором для постройки конака. [126] История или по крайней мере путеводители не сохранили имени этого египетского Вандала.
На острове, где находятся две деревушки, заселенный исключительно Нубийцами, женщины и девочки ждали нас с соломенными подносами, полными всяких редкостей, а гурьба мальчишек, покачиваясь и выбивая такт в ладони, пела односложную песнь, в которой только и слышалось что заветное словцо, девиз всего Востока. Выходило что-то вроде:
При каждом брошенном пиастре напев обрывался, десятки рук взметывались вверх, слышались сдавленная брань, крики, топот, и затем снова бесконечная нищенская эпопея терзала ухо и тянула за душу.
Вечером Кук по обыкновению оповестил нас о том, что происходить завтра: „Get up at six, breakfast at half past six, start to Philae at seven; donkeys and camels will be provided.“ [127] Из Филэ желающие, в случае благоприятной погоды, могут „shoot the cataracts“, т. е. спуститься чрез пороги в дагабии.
Итак, нам предстоять новые впечатления — езда на верблюдах и, быть-может, „the shooting of the cataracts.“
Это shooting входит в круг самых необходимых для туриста проделок и считается весьма опасным, хотя несчастий ни с кем не случалось. Разумеется, подобного рода опасность служить только лишнею приманкой, и все пассажиры без исключения приняли участие в складчине для найма дагабии. (Фирма не берет на себя этого расхода.)
Но в данную минуту обсуждается другой вопрос: мы опять не хотим подыматься так рано и, волнуясь, требуем часовой отсрочки. Кук упорствует; он понимает, что власть его сильно пошатнулась, что для поддержания её непременно следует привести в повиновение взбунтовавшийся экипаж, и если бы не мистер Поммерой, мы пожалуй действительно встали бы в 6 часов.
„Ladies and gentlemen“, начал толстяк, подражая голосу нашего оппонента; все стихли, предугадывая шутку: „Ladies and gentlemen, to morrow the get up at 2 after midnight, breakfast, at 2 and half, start for the ruins of Tho-mascooksonia Maxima at 3 hours: torches for the road will be provided; dromedaries and jiraffs have already been telegraphed from Tombooktoo. At quarter past 3 morning, the ropes of the Thomas-Cook’s-and-son’s — Nile — crocodile will be removed. If any further informations“… [128]
Опасаясь дальнейших насмешек, знаменитый мореплаватель поспешил согласиться.
День мой начался маленькою неприятностью: ненавистный Анджело не распорядился, чтобы меня разбудили вовремя, и, несмотря на выторгованный у Кука час, я постыдно проспал верблюдов: их разобрали нарасхват. Пароходы и пристань были пусты; только Ахмет Сафи, не управившийся с посудой, наскоро перетирал последние тарелки, и в тени акаций понуро дремали два осла без уздечек и стремян. Кончив работу, Ахмет предложил мне тронуться в путь.
С туземным способом верховой езды осваиваешься быстро; теперь уже мне не трудно скакать на расседланном и невзнузданном осле; я даже умею управлять им, тыкая в шею щепкой, отнятою у погонщика, который, то хрипя, то давясь устрицами, бежит сзади с пустыми руками и пускает в ход свои пальцы.
Две-три улицы, несколько сводов, несколько ворот (они местами преграждают улицу), и мы за городом в утре знойного нубийского дня. Хотя все сурово и мертво кругом, — весеннее небо светится такою лазурью, в воздухе чуются такие животворные струп, что кажется к полудню песок должен стаять подобно случайному летнему снегу, а гранитная почва покрыться цветами и зеленью. Дорога идет долиной; из тонкого серого песку кое-где вырастает каменная глыба или могильная часовенка с куфическою надписью. Долина служила когда-то руслом Нилу, и на куполообразных сглаженных водой скалистых берегах её встречаются иероглифные обращения к богу Нум — Ра, покровителю порогов. Нынешние пороги остаются справа, незримые за возвышенностями. Слева видны каменоломни, откуда особым способом добывался сиенит: [129] в дыры, просверленные в скале, плотно загонялись палки, которые потом смачивались, вследствие чего разбухали и ломали камень. Тут есть статный обелиск, частью уже отделанный и разубраный письменами, но не вынутый из утеса.
Общество впереди нас, версты за три: его едва можно различить. Дорога усеяна пешеходами, преимущественно женщинами с корзинами на головах. Жители ближних деревень ежедневно ходят на базар в Ассуан продавать сырые произведения.
Разобщенные с нашими спутниками, одинокие в пестрой веренице туземцев, мы вступаем с Ахметом Сафи в дружеский разговор. Он заводит речь о поездке в Хартум: пусть я скажу одно слово, only one word, и ему ничего не будет стоить, заплатив 5 фунтов стерлинг неустойки, завтра же распрощаться с Саидие, где им помыкает signor Angelo; в Филэ мы найдем дагабию до Вади Хальфы, затем в другой дагабии доберемся до третьих порогов, затем из Ханека отправимся в Донголу, из Донголы — в Меравэ, в Меравэ, немного ниже четвертых порогов, покинем на время Нил и вперерез на верблюдах двинемся чрез Баюдскую пустыню… Собственно дальше Донголы ехать не зачем; в Донголе можно все увидеть: там есть много фруктов, много пальм, много крокодилов и гиппопотамов… Как там хорошо, как тепло зимою! И какие там славные люди живут!
— Это моя родина, прибавил он, обратил на меня свой добрый, сиявший гордостью взор;—потому я и честный человек, что оттуда родом; но вы меня не знаете… Дайте срок, я прочитаю вам полученные мною аттестаты; они у меня спрятаны в Каире: с собою не вожу, еще, чего хорошего, потеряешь. Вот когда соберусь к своим, непременно возьму показать.
Тут старый Нубиец казалось позабыл о моем существовании. Преобразившееся лицо его улыбалось какому-то прекрасному видению. видению этому он молился всею душой, всеми помыслами, и делал ему признания в ровной спокойной, беззаветной любви. „О Dongola, Dongola!“ тихо шептали его губы.
— А ваша родина где? спросил он, очнувшись, и подогнал вислоухих лентяев, которые, заслушались своих седоков и давно сбились на самую мелкую рысь.
— В России, отвечал я.
Ахмет пристально поглядел на меня.
— Вы наверно не Англичанин?
— Наверно.
— Ну, так я сердечно рад, что вы Русский! Russia— great country, great people, great king… [130] Подарите мне вашу визитную карточку. — Благодарю вас, my good master. — После своей родины я больше всех стран люблю вашу родину и многое хотел бы о ней узнать; к несчастью, до нынешнего дня я никогда не видал настоящего Русского кроме г. Л., [131] да и его встречал только на улице и конечно не смел подойти к нему с расспросами. Не откажите же поучить меня. Правда ли, что Россия больше Англии, больше Америки и больше Бельгии? Правда ли, что она ровна как поле, и что там нет с обеих сторон гор и пустынь как в Египте? Где же в таком случае ваши могилы и храмы? Справедливо ли, что в эту пору года ваша река, the Russian Nile, от холода делается твердою как стекло, а вместо дождя с неба падает иней и покрывает Русскую землю белым бурнусом?
127
Вставать в шесть, завтрак в половине седьмого, отъезд в Филэ в семь; ослы и верблюды будут заготовлены.
128
Милостивые государыни и государи, завтра вставанье в два часа пополуночи; завтрак в два с половиною, отъезд к развалинам Thomascooksoniae Maximae в 3 часа; факелы для поездки будут приготовлены, дромадеры и жирафы уже затребованы по телеграфу из Томбукту. В четверть четвертого утра нильский крокодил принадлежащий Томасу Куку и Сыну будет приведен в движение посредством веревок. Если какие-нибудь дополнительные сведения…