Я конечно отвечал, что понравился, и он обещал подарить мне карту Суэцкого канала с маленьким планом Измаилии, ничем нельзя так обрадовать Лессепса, как похвалив любезный его городок. Он относится к нему с родительскою нежностью, как к своему Victor’у, в котором не чает души.
— Се pauvre Victor, не раз повторял он, взглядывая на сына — sans doute il va mieux, mais il a ete bien malade, oh, bien malade!
При блеске месяца Измаилия еще лучше, чем днем, и на возвратном пути в «Luxembourg» я снова следую вдоль и поперек всего города. Ветер слабо вздыхает за низкими оградами в темных садиках; совы совсем по-деревенски перекликаются с крыш; в небе посвистывают кулички; тени летучих мышей мелькают на песке, где в вырытых ямках озаренные луною спят собаки. Торговые улицы еще бодрствуют. У дверей лавок приказчики беседуют обо мне с приморскими людьми, в сущности совсем безобидными, но смахивающими под вечер на бандитов. В кофейнях слышится несложная музыка, да биллиардные шары продолжают вести между собою философский разговор.
Славно спалось мне под кисейным балдахином на одном из катафалков. Раннее воркование египетских голубей, — что-то среднее между пением кукушки и горлинки, — запах особой вервены, citronelle, из которой в Дамьете делают духи, церковный благовест, врывающийся вместе с ярким светом в растворенное окно и как бы наполняющий комнату, — все это в общей сложности разбудило меня. Сквозь полог в стеклянную дверь видны клок голубого неба, часть двора с зеленью на трельяжах и madamе Aspert в утреннем уборе, чистящая баклажаны и бобы для стола своего единственного постояльца. Но мне не суждено отведать её кухни: меня звали завтракать и обедать к Лессепсам на все время моего здесь пребывания.
Я лежу еще в постели, а слуга Араб уже вносит два рукомойника и полоскательницу с таз величиной… Это не умывальные принадлежности: в одном рукомойнике кофе, в другом молоко, полоскательница же должна служить чашкой; потом является хлеб, «pain de manage», длинный как балясина перил, и на тарелке кусок масла весом в несколько фунтов. По таким порциям можно с выгодной стороны судить об измаильском аппетите.
Что делать сегодня? Собственно надо бы ехать на раскопки города Рамзеса или Раамсеса, построенная Израильтянами для фараона-утеснителя {32}. Но пока там отрыта лишь стена храма и сфинкс, что для туриста, только-что вернувшегося из Фив, представляет мало любопытная. Начинаю с того, что иду к Лессепсам — и кончаю тем, что провожу с ними весь день: сперва бегаю и играю с детьми под надзором цветущей как пиония Альзаски, потом Лессепс показывает мне машину, usine, качающую пресную воду в Порт-Саид, далее по приглашению maclame Лессепс еду с многочисленным обществом ловить рыбу в Тимсе.
К машине на другой конец «набережной» повезла нас пара сытых, рослых лошадей, запряженная в крепкий помещичий экипаж — с виду плетеную корзину на колесах.
Кругом usine, содержимой в образцовом порядке и похожей на загородный дворец, с большим вкусом разбит крошечный садик; здесь, среди мимоз и бананов, мне впервые приходится видеть каучуковые деревья с гладкими как змеи ветвями. Смотря на толстые стволы в несколько сажень вышиною, не веришь, что деревья различных пород сажены которые девять, которые семь лет назад. Такую изумительную силу растительности следует приписать соседству нильской воды, проведенной сюда из окрестностей Каира и обтекающей в обводном канале город. В Суэце, в Измаилии и Порт-Саиде она, так же как в Нильской долине, превращает сыпучий песок в плодороднейшую почву. Между извилистых дорожек и миниатюрных искусственных скал устроено несколько бассейнов и небольшой пруд-резервуар, из коего гонится вода цвета жидкой грязи.
В просторной комнате, святилище чистоты и тишины, без малейшего шума обращается колесо десяти метров в поперечнике и с еле слышным шипением движется поршень. Конечно, гул и стукотня самой смиренной швейной машины показались бы в сравнении небесным громом. И в этой-то торжественной немоте творится великое дело: 10.000 человек круглый год снабжаются водой. Ее ежедневно перекачивается до 2.000 кубических метров. Вода бежит по двум чугунным трубам проложенным чрез пески вдоль канала {33}.
Рыбная ловля, на ракушки, донными удочками без тростей, была не особенно добычлива. Сперва попытали счастья на пристани. Тут никто ничего не поймал, кроме хозяйки, наудившей множество горбоносых дорад. Куда она ни садилась, закидывала ли завороженную удочку во всю длину лесы или роняла ее в бирюзовую воду у самых свай, чрез мгновение рыба уже трепетно билась на поводке. Час спустя, паровой катер увез нас в «лучшие места», но там перестало клевать и у madame Лессепс. Крючки цеплялись только за подводный тамарикс, росший когда-то на сухом дне озера и теперь кажущий из воды мертвые ветки, местами густые и узловатые, как вершины потопленного леса. А в огибаемой песчаными буграми заводи, над которою, ища где приткнуться, вилась стая резвокрылых чирят, рыбаки на наших глазах взяли сетью богатую тоню, вытащили, между прочим, аршинное чудо-юдо, полу-ерша и полу-окуня.
В заключение, когда удильщики приступили к коробу с закусками и винами, налетел с Черного Моря дождь, еще более задорный и веселый чем вчера, и в несколько приемов окатывал нас как из ведра. Я пострадал менее других, благодаря заботливости Лессепса. На машине он долго воевал со мной по поводу того, что пальто мое оставлено дома, и наконец сам заехал за ним в гостиницу.
Послезавтра предположена ловля в Горьких Озерах, облюбленном притоне всякой рыбы; жалею, что меня не будет: 24 февраля я непременно должен с утренним поездом вернуться в Каир.
В моем распоряжении остался один завтрашний день, а я еще не приступал к осмотру канала, видел лишь его фарватер на Тимсе, отмеченный буями. Лессепс советует съездить в Порт-Саид и обратно на одном из маленьких пароходов, ежедневно отходящих из Измаилии если я выеду завтра, то на следующее утро поспею назад к желаемому каирскому поезду. Я благодарю за совет, соглашаюсь ему последовать…. но стоит ли тратить целые сутки на канал? Он везде одинаков, и на него достаточно взглянуть в одном каком-либо месте.
К тому же с маленького парохода ничего не увидишь; если ехать, так уж ехать на морском, с высокой палубы которого далеко видно в обе стороны, — да когда его дождешься?… В порт-Саиде я уже был. Возвращаться придется ночью… Короче, я подбираю всякие предлоги чтоб успокоит в себе беспокойную совесть туриста; на самом же деле мне не хочется ехать, потому что я предпочитаю «провести лишние сутки здесь, в милом обществе Лессепса, его жены и товарищей моих детских игр.
Директор эксплуатации Суэцкого канала был очень удивлен, когда и нынче увидал меня за своим завтраком. Я поспешил уверить, что с вечера долго писал письма, вследствие чего проспал пароход; но писем я никаких не писал, и египетские голуби, запах citronelle, звон колоколов разбудили меня в урочный час.
— Видно мне самому придется показывать вам канал, vous faire les lionneurs, сказал оп улыбаясь, — однако сегодня у меня нет парохода. Надо будет ехать верхом.
И вот мы в открытой степи: Лессепсы, отец и сын, служащий в Обществе г. R. и я. Вместо того, чтобы держаться берега Тимсы, кавалькада направляется к каналу вперерез через степь, на север. Измаилия скрылась за нами; кругом беспредельный простор и воздух пустыни, чистый и вкусный как ключевая вода. Красивые арабские лошади, уходя по бабки в песок, ступают широким шагом; из-под их копыт, слегка загнув кверху хвостики, быстрые как мысль, убегают ящерицы; на припеке опрокидываются черные пузатые жуки, каких я ловил на кладбище Мемфиса; особые крупные скакуны в седых крапинах (из рода cicindella) сторожат мелких букашек; в почве видны небольшие отверстия, всегда обращенные на восток, это норы ядовитых Клеопатринных змеек (viperes de Cleopatre).
Едем мы по библейской стране Гесем, когда — то плодородной и богатой, но давно обратившейся в пустыню {34}. Теперь с прорытием морского и пресноводного каналов пустыня опять понемногу становится живым краем: большая водная площадь вновь образовавшихся озер распространяем влажность и притягивает дожди, что способствует произрастанию злаков; по берегам каналов открылись пастбища, в озерах завелась рыба, в траве — насекомые; скот удобряет землю; насекомые и рыба приманивают сухоземную и морскую птицу, а торговля привлекает людей, которые на новом морском пути заводят поселения и города. Таким образом, мало того, что Лессепс, создав морской пролив, открыл прямое сообщение между далекими землями, он еще вызвал к жизни мертвый край, воскресил прежний Гесем. Оттого-то он и глядит на страну, как сельский хозяин на свое поместье, интересуется каждою её былинкой, каждою мухой, заглядывается на всякий вид и с наслаждением вдыхает воздух. Здесь все обязано ему своим существованием. В особенности Измаилии составляете его слабость: этой своей „усадьбы“ от не променяет ни на что в мире и быть-может любит ее больше, чем свое главное создание — канал.