— Наконец-то Егорыч среди порядочных людей. Ура, детки! — проскрипел он низким, сорванным или еще по какой-то причине охрипшим голосом. Глазки постреливали весело, как на приятелей или ребятишек, которых ему бесконечно приятно видеть.
— Пролез-таки, шалавый! — долетел ему вдогонку голос проводницы, ее величественная, выпирающая из форменной гимнастерки грудь возникла в дверях. — В общем вагоне твое место! Я тебе покажу, как в купейный лезть!
— Видали, детки? Егорыч душу распахивает, а эта наседка… — Даже не обернувшись, он небрежно ткнул рукой в ее раздутую брезентовую планшетку. Мелькнула десятка, как чудодейственный лучик солнца, и женщина, поворчав для вида, удовлетворенно отправилась восвояси.
— Порядочек! Егорыч дремать не станет, дорогое время понапрасну тратить не будет. Ей-богу, детки! — И на столике рядом с бутылкой кефира, булочкой и принадлежностями женской косметики возникла бутылка коньяка «ОС», которую он, как фокусник, извлек неизвестно откуда. — Выпьем!
— Он что, знаком тебе? — процедил Алоизас и покосился на жену, не поворачивая головы.
— Мне? — Лионгина не поняла и виновато улыбнулась.
— Знакомый, спрашиваю, что ты ему так ласково улыбаешься? — Алоизас не склонен был шутить.
— Откуда, Алоизас? Но… — Чем-то понравился ей этот бесшабашно вторгшийся к ним человек — пестрота его одежды и широкие жесты свидетельствовали о другой, непонятной ей жизни.
— Занятно, занятно, продолжай. — Алоизас стиснул зубы, но презрение еще не искривило губ.
— Да нет… Я ничего не собиралась говорить.
— Когда нечего говорить, следует молчать.
— Хорошо, буду молчать. — Она покраснела, хотя неожиданный сосед не мог понять произнесенных шепотом, не слишком лестных для нее литовских слов. Да он и не обращал на них внимания — любовался своей бутылкой, как чудесно распустившимся цветком.
Речи мужа были, как всегда, разумны, ее — необдуманны, однако Лионгине показалось, что Алоизас за что-то мстит ей. Уж не за несбывшуюся ли ласку в вагонном проходе? Или за минутное свое замешательство, которое он постарался затоптать, как неосторожно упавшую из трубки искорку?
— Я тебе не надзиратель и не нянька. — Алоизас сухо кашлянул, чтобы снова не разыгралась ее фантазия. Неизвестно, что может прийти в голову неопытной молодой женщине, если ее способны растрогать лошади, которых везут на бойню.
— Что я такое сделала?
— Пока — ничего.
— Может, мне лучше выйти?
— Я, например, не собираюсь бежать из своего купе.
— Выпьем по-царски, детки! — Человек заерзал, устраиваясь поудобнее, отщелкнулась крышка чемоданчика. Внутри аккуратно уложенные бутылки коньяка, пол-литровая банка красной икры и палка твердой, дочерна копченой колбасы. — Как цари выпьем! И наговоримся вволю!
— Если рассчитываете на мою компанию, то напрасно. Я не употребляю алкоголя, — негромко сказал Алоизас, сдерживая раздражение.
— Капельку выпьешь! Со мной, друг сердечный, пить весело. Не жадный я. И по людям истосковался! Эй, хозяюшка! — кликнул Егорыч проводницу, высунувшись в проход. — Стаканы! Ножи, вилки, живо! За скорость — плачу особо!
Послышались шаркающие шаги, звякнули стаканы, им навстречу полетела свернутая трубочкой пятирублевка. Пока они оба глазели на происходящее, как на спектакль, стаканы наполнились, а на тарелку вывалился ком икры.
— Всем поровну. Егорыч как в аптеке накапал! — Человечек задрал голову, опрокинул стакан и расхохотался, щеря утыканный золотыми зубами рот. — Ух, радость сердечная! Я-то уж совсем было духом пал, а тут приличная компания… Ну, братцы, детки! Смелее!
— Кажется, я говорил вам, что не… Дама выскажет свое мнение самостоятельно, — Алоизас становился все сдержаннее и официальнее.
— Я? Нет, нет! — запротестовала Лионгина.
Алоизас отвернулся к окну, Лионгина последовала его примеру. Садилось солнце, красное, налитое. В его угрюмом свете простиралась бескрайняя равнина. По ней, догоняя поезд, ползли овраги — глубокие, с крутыми размытыми берегами. Не овраги — шрамы, грозные трещины… Как в доисторические времена, когда человек был беспомощным и одиноким. И теперь он одинок, вздохнула Лионгина.