«Эту читальню подарили Тереза и Исидор Когей», «Эта аудитория построена на средства г. Рувима Менаше Мейера», — читаем мы на стенах технологического института в Хайфе. В некоторых аудиториях этого учебного заведения по две таблички: указывается, кто дал деньги на строительство и кто купил мебель. Актовый зал, между прочим, носит имя… Черчилля! Оказывается, английские богачи, пожертвовав средства на строительство, пожелали присвоить залу имя бывшего премьера Великобритании.
Такая же картина и в Иерусалимском университете: на стене актового зала вычеканено имя американского миллионера Джорена Вайца, в одной из самых больших аудиторий увековечили его коллегу — Генри Монтера.
Мы проходим по широким коридорам израильской «альма матер», слушая пояснения профессора Керзона.
— Вы спрашиваете, на какие средства существует наш университет? Правительство не имеет возможности полностью нас содержать, поэтому мы имеем два бюджета: один составляется из государственных ассигнований, а другой — из пожертвований наших друзей.
— Помещение у вас большое. Сколько студентов обучается в университете?
— Более четырех тысяч! — с гордостью отвечает Керзон.
А много ли среди них арабов?
Профессор смущенно разводит руками. Этот вопрос ему совсем не по душе.
— Как вам сказать, — наконец, говорит он, — у меня нет с собой точных данных, но у нас обучаются и арабские студенты.
Что-то подобное мы слышали и в «Бейлинсон-Госпитале»!
Рядом с Керзоном идет высокий, неопределенного возраста мужчина, который почему-то напоминает складной нож: в его суховатой «англизированной» внешности нет ничего лишнего, разве что модные очки со стеклами без оправы. Это — преподаватель университета доктор Гольдин. Он прежде не вмешивался в разговор и, чуть наклонив голову вперед, внимательно слушал профессора. Теперь он решил прийти на помощь Керзону:
— Мы принимаем в университет всех, независимо от национальности… Основное требование — наличие необходимых знаний…
— Только знаний?
«Складной нож» становится, торжественно прямым:
— Ну, разумеется, вступающий должен иметь не только знания, но и средства для платы за право учения!
— Много нужно денег?
— Двести пятьдесят израильских фунтов в год.
Сумма солидная, но нас теперь этим не удивишь; мы уже слыхали, что даже в средних школах Израиля плата за учение довольно высока.
Кто-то из присутствующих туристов интересуется, есть ли в университете студенты, получающие государственные стипендии. Этого вопроса гиды долго не могут понять. Наконец, после продолжительных объяснений, Гольдин утверждающе кивает:
— A-а! Конечно, у нас есть стипендии! Самых одаренных, но бедных студентов мы освобождаем от платы за право учения.
— И какую сумму они получают в месяц?
— Получают?! — лицо Гольдина удлиняется от удивления. — Раз их освободили от платы — это и есть стипендия!
— Много у вас таких «стипендиатов»?
— Душ двести.
— На четыре тысячи студентов?
Да, на просвещение израильское правительство тратит деньги неохотно. Это и неудивительно: бюджет страны на 40–50 процентов составляется из займов и субсидий, полученных от заокеанских магнатов. Более того, так называемый «план развития Израиля» до 1960 года предусматривает, что три четверти капиталовложений в народное хозяйство страны будет производиться за счет средств, полученных из-за границы. «Добрые дядюшки» отнюдь не бескорыстны: за свои подачки считают себя вправе диктовать собственную волю в вопросах, связанных с характером учебы в построенных ими зданиях, с нормами поведения людей, пользующихся их щедротами. Ультиматум Фредерика Р. Манна в этом смысле весьма показателен.
Израильское правительство не имеет права самостоятельно распоряжаться средствами, которые входят в «бюджет развития» страны: на каждом чеке, кроме подписи израильского министра финансов, должна стоять подпись руководителя миссии «Американской экономической помощи».
Эта вторая подпись чувствуется тут во всем, находит свое отражение не только в характере хозяйства, но и в духовной жизни, вкусах, моде. За две недели пребывания в Израиле мне ни разу не пришлось слышать еврейские народные песни, зато ежедневно американские джазы оглушали меня дикими рок-н-роллами.
Американское «утверждаю» я видел и в том, как молодые девушки, одетые в военную форму, под командой офицеров маршировали по раскаленному асфальту Тель-Авива: в Израиле всеобщей воинской повинности подлежат и женщины. Быть пушечным мясом, погибнуть во время очередной военной авантюры — это одно из немногих прав, которые имеет в этой стране женщина. Если умрет муж, вдова не имеет права на наследство. Она обязательно должна выйти замуж за брата своего покойного мужа. Если этот брат не хочет жениться на ней, она не имеет права без его согласия выйти замуж за другого… Если брат умершего еще подросток, жена должна ждать его совершеннолетия, чтобы как-то решить свою судьбу. Право расторжения брака имеет здесь только муж — жене и в этом отказано. Кстати, в любом судебном процессе женщина не имеет права выступать как свидетель — ее показания недействительны. Недавно израильские клерикалы выступили даже с требованием запретить женщинам купаться в общих бассейнах, чтобы они… «не оскверняли воду»!