В аэропорт «Домодедово» он приехал намного раньше, чем нужно было — боялся опоздать. Для человека бойкого, привычного к дороге, к аэропортам, вокзалам нужно очень мало времени, чтобы разобраться во всем, сориентироваться в любом таком оживленном месте, но Матвею Кузьмичу аэропорт показался огромным, шумным и бесконечным, и поначалу он ничего не мог понять: где будет посадка на его рейс, где эта заблаговременная регистрация и началась ли она… Все двигались, с вещами или без них, постоянно улетали и прилетали самолеты, о чем громко, откуда-то сверху, сообщал по радио женский голос — в общем, трудно ему пришлось, но потом, все разузнав, освоившись, он выпил в буфете стакан чаю, купил газету и уже не волнуясь, спокойно — время было — нашел местечко у самого окна, у этой стеклянной стены, к которой близко подступало просторное поле, заканчивающееся хмурым небом, и, то читая газету, то глядя на крылатые серебристые самолеты, почувствовал себя одиноким и свободным. Он так привык к четкой, размеренной жизни, что и представить себе не мог, что можно жить иначе, что он может жить иначе. Правда, сны, случалось, бывали неожиданные, интересные; видимо, так устроено, порой думал он, если живешь однообразно, то, чтобы не нарушалось какое-то душевное равновесие, появляются разные сны. Работать же приходилось много и напряженно, дела одного дня нередко переходили на другой, так что, заканчивая работу, он обычно знал, что будет делать завтра утром, и казалось, опусти он что-то, не сделай — все пойдет прахом. Но вот, оказывается, можно среди бела дня, когда все работают, побродить по шумному аэропорту, выпить чаю в буфете, найти свободное место на лавке, почитать газету, а затем сесть в самолет и улететь на край света. Странно.
Ему надоело читать, и он сунул газету в узкую щель бокового кармана до отказа наполненного портфеля и, ожидая сообщения о своем рейсе, стал наблюдать за жизнью аэропорта. Весь аэропорт все также шумел, гудел, двигался, словно был некое современное святое место, которое пусто не бывает и где все поклоняются единому — возносящему в небо самолету.
Наконец объявили регистрацию на его рейс. Неторопливо, как бывалый человек, Матвей Кузьмич подошел к месту, где нужно было отметиться, стал в очередь и цепко, скрывая свой интерес, присматривался: что же за люди летают из Москвы во Владивосток? Оказалось, обычные люди.
Регистрировались долго, чемоданов было много, очередь не кончалась, и он, никогда не летавший, удивился: неужели все на один самолет? Затем, отметившись, он пошел в зал и примостился на скамейке, дожидаясь посадки. Рядом с ним сидевшая женщина что-то тихо и зло выговаривала своему мужу, напротив мать резко дергала ребенка за руку, который хотел прогуляться, ругалась — здесь вся семейная жизнь была на виду, и ему, еще не потерявшему надежду на любовь, на то, что и у него будет семья, как-то стало неприятно за людей.
И вот объявили по радио, как показалось ему, очень громко, что начинается посадка. Он демонстративно встал и торопливо, чтоб все видели, что он летит так далеко, направился через зал к месту посадки. В этих его движениях было сейчас много мальчишеского, показного, но ведь все было так необычно…
В сопровождении дежурной пошли к самолету, затем столпились у трапа и некоторое время чего-то ждали. А на сером небе быстро неслись облака, тревожные, рваные, темные, и, уже держась за поручень трапа, показав дежурной билет и поднимаясь вверх, Матвей Кузьмич придумал первую фразу обо всем этом: «Дул сильный ветер, и они поднимались в самолет, чтобы улететь к океану». Он изредка придумывал фразы о том, что происходило с ним, но кроме одной-двух дело у него обычно не шло, словно кто-то другой описывал его жизнь, а ему лишь случайно слышались некоторые слова.