Сели в самолет, пристегнулись ремнями к креслам, загудело, задребезжало, куда-то долго катили, тут во сто крат сильнее взревело, закладывая уши, сжимая виски, помчали все быстрее и быстрее в какой-то лихой тряске, и ему мельком подумалось: «Зачем это мне надо? Сидел бы сейчас в кабинете, дернуло же дурака!»
И даже чуть страшно стало, когда полезли все выше, выше и запутались в грязно-серых облаках. В самолете стемнело, за окошком ничего не было видно, где земля, где небо — не разобрать, и от собственного бессилия, от чувства, что все оказалось во власти неведомого пилота, вся его жизнь, Матвей Кузьмич сжал покрепче подлокотники кресла — хоть за что-то он все-таки держится сам!
Но вот пробились сквозь облака, весело засияло солнце, которого уже несколько дней не было видно с земли, и он прильнул к окну. Сверкало голубое пространство, внизу плотно курчавились белые облака, словно безмолвная снежная пустыня, и Матвей Кузьмич подумал, что в небе все устроено просто и красиво. Они зависли в голубизне, и только по дальнему горизонту можно было определить, что самолет все-таки движется.
Так прошел час, другой. Неожиданно стало смеркаться. Матвей Кузьмич недоуменно посмотрел на часы, потом в окно: какой может быть в это время вечер… Сосед, крепко сбитый парень в пестрой рубашке, заметив его недоумение, сказал:
— Вы, наверно, впервые летите на Дальний Восток? Ваши часы уже отстают, мы, понимаете, летим навстречу времени, оно для нас не идет, а хлещет.
Матвей Кузьмич, втайне досадуя на свою, как он считал, оплошность, слегка прикрыл глаза и чуть качнул головой, все, мол, он понял — знал, да подзабыл.
— Время всегда хлещет, — сказал третий сосед, сидевший с ними в одном ряду, пожилой человек, — но замечаешь это, к сожалению, поздно. В старости это особенно чувствуется…
— Не надо унывать, — бодро ответил ему парень, — и суетиться тоже. Кто может знать, когда для него все кончится.
Пожилой усмехнулся и сказал:
— Суетиться, пожалуй, не надо…
Разговор дальше не пошел, не склеился, и каждый занялся собой. Матвею Кузьмичу стало спокойно, ему уже казалось, что летит он куда-то бог знает сколько, не задумываясь, куда летит и зачем; гудели моторы, хотя он уже и гула почти этого не слышал, привык, кто-то, проверенный и опытный, управлял самолетом — ну и ладно…
Некоторое время он сидел, вернее, полулежал, отдыхая, а потом взглянул в окно — и у него даже дух захватило: какая удивительная земля была внизу, прекрасная земля! Облака уже исчезли, и в легких сумерках глубоко внизу все было отчетливо видно, как на дне голубого прозрачного озера, над которым он сейчас склонился. Матвей Кузьмич словно тихо плыл и видел неземной, подводный мир, где выделялись какие-то распадки, расщелины в сонных и темных зарослях — таежных дебрях, изредка рассекаемых причудливо изгибающимися синими полосками рек. Он застыл, не в силах оторваться от окна, не замечая, что уже стало плохо видно, — внизу быстро стемнело. Вдруг он увидел среди всего этого темного пространства одинокий огонек. Медленно и высоко проплывая над ним, Матвей Кузьмич смотрел только на него, дальше все было темно на земле, пусто. Кто там сейчас?.. И ему вдруг до тоски захотелось оказаться там, у этого одинокого огня…
Задумавшись, он не заметил, как появилась луна. Взглянул перед собой в окно и застыл от неожиданности: круглый светлый глаз в черном небе страшно, в упор смотрел на него сквозь это круглое окошко. Везде все было уже глухо, задавлено тьмой, только, лунно отсвечивая, застыло в пустоте крыло самолета. А луна пристально смотрела на него, и он это чувствовал… Все было как-то нереально. Матвей Кузьмич даже оглянулся, чтобы убедить себя, что он в самолете, среди людей. Однако лучше бы он этого не делал: все спали уже, до единого человека, что лишь усилило загадку; он был один на один с этим круглым глазом, полным таинственного, живого огня. Взгляд огромной и пустой бездны был взглядом только в него. Он перестал ощущать себя. Какое-то сильное напряжение вдруг возникло между ним и черным космосом. Что-то важное необходимо было сейчас же найти, понять, определить для себя…
Но он не захотел думать. Резко оторвался от окна, закрыл глаза. А когда снова посмотрел в окно, то это, как он посчитал, наваждение исчезло, луна оказалась луной, устало легла на крыло самолета, затем сползла с него куда-то вниз. И он уснул.