— Да работы-то я не боюсь, — сказал успокоенный Матвей Кузьмич.
— Знаю, знаю. Коль уж зашел разговор, так вам, конечно, известно, что Назаров уходит на пенсию. И, опережая события, скажу, что мы тут посоветовались, и, наверно, вы будете работать на его месте. Не возражаете?
— Нет…
— Меня назначали, как вы знаете, еще при Иване Филипповиче. И я запомнил изречение древних греков, которое он высказал тогда: «Хочешь проверить человека — дай ему власть». Но вас я хорошо знаю, все знают вашу честность, принципиальность. Вам бы уверенности побольше… Хотя это дело наживное. Ну, хорошо. Длинный получается у нас разговор. Работайте, всего доброго!
— До свидания, — ответил Матвей Кузьмич и облегченно вздохнул. До сих пор ему казалось, что он не имеет никакого права на все, что было с ним здесь.
Он позавтракал и в приподнятом настроении стал прохаживаться по номеру, ждать представителей объединения. Подошел к окну; море внизу было спокойное и большое, распахнутое во всю ширь. В легкой утренней дымке поднималось солнце, взлетало над морем, оставляя, как будто некая волшебная птица, свои блестящие перышки на волнах, которые, покачиваясь, переливались, ярко отсвечивали. Но Матвей Кузьмич, коротко взглянув в окно, тут же отвернулся, пошел в глубь номера, занятый своими мыслями о предстоящих действиях. Так ли уж важно было море это, солнце, небо, чистое, нежное? Что с того, что всходило солнце? Сейчас важным и главным было то, как он теперь встретит представителей объединения, как поведет себя и с ними, и потом, на заводе, ведь его повысили в должности, ведь он все-таки приехал сюда из министерства… В дверь постучали.
— Входите! — бодро разрешил он и повернулся к двери, чтобы серьезно встретить Трофимова и Наливайко.
Когда обменялись приветствиями, ему вдруг не понравилось, что Трофимов спокойно и неторопливо стал усаживаться в кресло, не дожидаясь, пока сядет он, Матвей Кузьмич.
— Какие планы, Матвей Кузьмич? — спросил Наливайко, спросил, как обычно, на ходу, то поглядывая в окно, то в зеркало.
Матвей Кузьмич выдержал паузу, и Наливайко, что-то почувствовав, присел на стул.
— Значит, так, — начал Матвей Кузьмич, опершись рукой на письменный стол, — мы поедем сейчас на завод. Я там буду работать весь день, мне надо посмотреть материалы по жалобам, отчеты по соцсоревнованию, другие документы…
— Ясно, — спокойно сказал Трофимов.
— Что ж, — деловито произнес Матвей Кузьмич, — не будем терять времени.
Все эти два дня Трофимов и Наливайко подчеркивали, что он — важная птица, и вот теперь… Они уважительно пропустили его при входе в лифт, и он важно шагнул в кабину лифта; когда стали садиться в машину, то он не просто сел, а как-то стал усаживать себя на мягкое сиденье, не поздоровавшись с шофером, с которым ездил вчера в Находку. Но когда тот, человек одного с ним возраста, доброжелательно сказал ему: «Здравствуйте, Матвей Кузьмич», тогда он смутился, ответил шоферу и уже дорогой, вспоминая свое поведение в это утро, испытывал стыд и неловкость…
На заводе они в первую очередь познакомились с директором, который после разговора о Москве, о Владивостоке сам повел по заводу гостей. Но Матвей Кузьмич торопился сесть за работу, и потому осмотр был коротким, а затем ему выделили кабинет, стали приносить необходимые документы. Наливайко и Трофимов уехали в объединение. («Чтобы дела не скапливались»). Договорились, что пообедает он здесь, на заводе, а вечером они за ним заедут.
Оставшись один, Матвей Кузьмич разложил папки на столе, прицеливаясь, на какую первую из них наброситься. На листке перекидного календаря были какие-то записи; почерк у хозяина кабинета — начальника планового отдела, который сейчас где-то отдыхал, — был крупный, размашистый, как, наверно, у всякого энергичного человека. Под стеклом лежало на столе какое-то распоряжение, список заводских телефонов и фотография мальчика. Из карандашницы торчали остро заточенные карандаши. Порядок на столе понравился Матвею Кузьмичу, и он принялся за работу…