— Но кроме забот о пенсионерах наших, понимаете, Василий Тихонович, — спокойно сказал директор, про себя уже решив, что дело сделано, осталось додавить этого человека — и можно рассчитывать на премию, — мы хорошо поработали в этом квартале, план перевыполнили на столько, на сколько нужно. Ну а прогулы… что ж, это дело поправимое. Нажмем на дисциплину, не так ли, Василий Тихонович? — ворковал директор. — Соберем совещание, я уж дам взбучку… Забыли мы о дисциплине, забыли. Все план… Ну а отчет… Посмотрите еще раз, проверьте.
И он отдал не подписанный им отчет в руки Василия Тихоновича, а сам тут же начал кому-то звонить, кого-то вызывать по селектору, не обращая уже на него внимания. Василий Тихонович потоптался на месте и вышел. Он исправил отчет.
И вот теперь это вскрылось. «Все, — думал он, — пропал я, три месяца до пенсии — пропал». Он так спешил, ссутулился, как будто должен был обвалиться над ним потолок. В приемной шумно выдохнул и, не в силах сказать ничего вразумительного, лишь жестом спросил у секретарши, там ли, у себя ли директор. Причем он сделал это так энергично, что ошарашенная секретарша лишь молча закивала головой; потом, когда он вошел в кабинет, она посмотрела вслед ему и недоуменно повела плечами.
— Все! — сказал Василий Тихонович и уставился на директора.
— Ну, что там у тебя? — недовольно спросил директор, зная суетливость своего заместителя по кадрам.
— Показатель по дисциплине за первый квартал… — с тоской произнес Василий Тихонович. — В общем, нашел этот — из Москвы, что он занижен.
— Ну и что ты ему сказал? — спокойно спросил директор, но внутренне уже весь напрягся, как борец перед схваткой.
— Это… сказал, что опечатка.
— Правильно, — кивнул головой директор, и очки его блеснули, отражая свет из окна, солнечным зайчиком прошлись по Василию Тихоновичу. — Что же это мы так недосмотрели? Вот машинистки пошли… Давно она работает?
— Кто? — не понимая, спросил Василии Тихонович.
— Да машинистка эта, что печатала, — раздраженно сказал директор, удивляясь бестолковости кадровика: скорей бы проводить его на пенсию.
— А-а, — одновременно восхищаясь и радуясь чему-то, протянул Василий Тихонович и торопливо сказал: — Недавно.
— Ну вот, — спокойно сказал директор, — неопытная, молодая. Но за такие вещи будем наказывать. Готовьте приказ. Все?
— Все, — облегченно сказал Василий Тихонович и вышел.
Директор поднял трубку телефона, набрал номер. Он звонил Наливайко, думая про себя: «Только бы тот оказался на месте».
— Слушаю, Наливайко, — раздалось в трубке.
— Захар Макарыч, — начал директор, — кого это ты мне подсунул?
— Что такое?
— Да блох ищет этот Дятлов из Москвы. Они ведь как, — работы не видят, им бумажки подавай… Понимаешь, в отчете за первый квартал, оказывается, машинистка ляп допустила, а я, сам знаешь, как бывает, подписал, понадеялся.
— Давай по существу, Алексей Силыч, — сказал Наливайко.
— Да какое тут существо! Цифру машинистка вляпала, язви ее, другую в графу трудовой дисциплины.
— Меньше, конечно? — помолчав, спросил Наливайко.
— Ну вот… Я так и знал, — вздохнул директор завода. — Почему надо доказывать… — завелся было он, но Наливайко его перебил:
— Понятно, понятно. Что ж это ты, Алексей Силыч, обманом занимаешься, а? Значит, нам даешь одно, а на самом деле у тебя другое?!
— Да помилуй, Захар Макарыч, — взвился и директор, — какой обман?! Ты что, меня первый год знаешь?
— Ну, хорошо, мы с этим потом разберемся, сами. Ты что ему сказал?
— Да не я, мой зам. по кадрам… То же, что и тебе! Действительно — опечатка, и вот что мой зам. пропустил, это, конечно, не дело, я его накажу.
— Все понятно, Алексей Силыч. У меня сейчас нет времени, у тебя все?
— Как будто все.
И Наливайко, ничего не сказав, положил трубку.
А в это время Матвей Кузьмич продолжал скрупулезно просматривать папки. Все в целом по заводу было неплохо, и, вникая в дела, Матвей Кузьмич иногда отрывался от бумаг, смотрел в окно, вспоминал то, что видел здесь, а теперь еще и узнал из документов, и тогда он словно чувствовал пульс завода.
За окнами еще было светло, когда рабочий день кончился. Матвей Кузьмич стал складывать папки. Чужой сын, малыш в матроске, смотрел на него с фотографии широко открытыми глазами.
— Ну что, Матвей Кузьмич, поработали? — оживленно спросил Наливайко, входя в кабинет.
— Да-с, — выпрямляя спину, потянувшись, ответил он, — поработал.