— А-а, мил человек, — улыбнулся он Матвею Кузьмичу, — выходи на свет божий.
Матвей Кузьмич молча смотрел на него. Тот был невысокого роста, с большой головой, уже в залысинах, и круглыми глазами. Незнакомец кивнул пальцем, подзывая Матвея Кузьмича, но тут же сам подкатился к нему:
— Так моя бабка, повитуха, говорила, принимая младенцев, — отрывисто, по-заговорщицки сказал он, как давнему знакомому. — Я сосед ваш, — опять быстро проговорил он, заглядывая к нему в глаза, — можно я с вами перекурю и — спать.
Заторможенный после тяжкого сна, Матвей Кузьмич кисло смотрел на него.
— У вас никого в номере нет? — осторожно спросил незнакомец.
— Нет, — хрипло ответил Матвей Кузьмич, удивляясь своему голосу.
— Так разрешите на минутку, — просился незнакомец, уже между тем протискиваясь в дверь мимо него.
— Я не курю, — наконец сказал Матвей Кузьмич, все еще оставаясь на пороге.
— Я тоже, — весело улыбнулся незнакомец и сел на диван.
Матвей Кузьмич все же не решился сразу турнуть этого пришельца, закрыл дверь и сел на кровать. Одна штанина его тренировочного костюма задралась чуть ли не выше колена, но он этого не чувствовал.
— Какие злые стали люди, — удивленно сказал непрошеный гость, словно лет пятьдесят не был на земле. — Ой, какие злые… — и покачал головой, залысины его заходили в стороны, как два блестящих маятника.
Матвей Кузьмич потер затылок, провел рукой по лицу.
— Что, тяжело? — с участием спросил незнакомец.
— Тяжело-о, — вздохнул Матвей Кузьмич и уставился невидящим взглядом в окно.
— Вы, наверно, лишнего хватили… Но кажется мне, что-то и другое у вас. На сердце, должно быть, тяжело.
Матвей Кузьмич промолчал, все так же отрешенно глядя в окно.
— Я не советчик, — сказал незнакомец, — я живу там, где такая глушь, что шагнешь за порог и человека кричи — не докричишься, зови — не дозовешься, много не знаю. Одно скажу: горю горем не поможешь. Нередко смешано все, да… перемешано, и во лжи есть правда, и в правде ложь… А когда что-то от грязи чистишь, отделяешь, нельзя не запачкаться.
— Что? — очнувшись, спросил Матвей Кузьмич.
— Я говорю, — повысил тот голос, — душа б чиста была… говорю, когда за правду борешься, ты — праведник.
— О чем это вы мне толкуете?! — с раздражением произнес Матвей Кузьмич, потирая тяжелый затылок.
Незнакомец некоторое время молча и удивленно смотрел на него своими круглыми темными глазами, затем тихо, с сожалением произнес:
— Как же ты спасешься, человек?
— А ты спасешься?! — врубил ему Матвей Кузьмич. — Сидишь где-то, как бирюк… запачкаться, не запачкаться… — И он встал, давая этим понять, что разговор кончен. Однако сразу же сел, почувствовав, как его закружило от слабости. Незнакомец вздохнул, глядя на него.
— Думай, человек, думай, — сказал он и медленно вышел.
Матвей Кузьмич заторможенно смотрел, как тот уходит, но ничего произнести не мог. Наконец тяжело поднялся, закрыл дверь, прополоскал пересохшее горло. Медленно подошел к окну, зияющему бледной темнотой возле кровати. Ночное небо, таинственное ночное море… Он прислонился разгоряченным лбом к окну, чувствуя лишь приятную прохладу стекла… Комната осталась где-то далеко за спиной, он был только в этом темном пространстве между небом и морем внизу. Наступила какая-то полная отрешенность от себя, и что-то как будто надо было понять. Словно как тогда, в самолете… Что со мной происходит? — подумал он. И странные мысли, о которых он знал лишь по книгам, но никогда не думал так сам, потекли в этой пустой темноте, обозначенной лишь звездами да огнями городских фонарей, сонно поначалу, словно нехотя, не задевая опустошенной, бесчувственной души, но потом все тверже и четче проступали они, прояснялись, вовлекали его в свою какую-то игру, требовали уже не только работы мозга, но и чувств. Кто он здесь, в этом мире? Таков ли он, каким должен быть?.. Что дает моя жизнь, думал он, этому огромному миру тайны? И почему, почему появился и я здесь, как будто мало людей было на земле и есть?
И, чувствуя, что не сможет, ничего сейчас не сможет понять и как-то ответить себе или хотя бы отмахнуться от этого всего, он устало лег в постель и словно сдался им, своим неожиданным мыслям. Он лежал, закрыв глаза, и чувствовал себя огромным, и думал, пока мог думать, пока на это хватило его сил.
Окно было чистым и голубым, как небо, которое было видно ему с постели. Он лежал и смотрел на эту небесную чистоту и не верил, что все прошло и снова наступило ясное утро… Но вот он насторожился и некоторое время прислушивался к себе, пытаясь понять, что же случилось. Почему хочется встать и командовать?! Почему хочется действовать, энергично, четко, делать какие-то дела; ехать на завод, проверять там, давать разгон… И с радостным удивлением он чувствовал в себе пока еще непривычную уверенность в том, что он есть на земле, именно он, и никто другой, и его ждут дела, много дел, не только здесь, но затем и в Москве, ведь Назаров, уходящий на пенсию, вел большой участок работы.