После завтрака он возвратился в номер, по-прежнему чувствуя от всего, и от моря за окном, и от своей свободы в этом незнакомом городе, от солнца, неба, какую-то бодрящую радость, с которой даже присесть на диван не смог — тут же взял плащ и отправился в город. Когда вышел из гостиницы, то не раздумывал, куда идти, хотя перед ним было две дороги: одна, исчезая справа за каменным парапетом, полого опускалась, видимо, где-то за гостиницей к берегу, а другая выворачивала влево, уходила за выступ сопки. Он пересек маленький ровный пятачок асфальта, где разворачивались перед гостиницей машины, приблизился к развилке, но по-прежнему не думал даже, куда повернет, потому что был радостный и свободный, как человек, неожиданно по-новому почувствовавший жизнь и себя в ней, поднявший голову от своих забот и изумленно увидевший величественное здание, красоту которого и безмерность не замечал ранее.
Он повернул вправо и пошел но высокой дороге над морем, глядя то на далекий чистый горизонт, то на близкие домики, что, начинаясь от этой дороги, скатывались по крутому откосу к маленькой внизу полоске берега. Утренний бриз сменился ветром с моря, и здесь, наверху, на открытой дороге, Матвей Кузьмич чувствовал его соленую свежесть. А внизу море ткало у берега пенное кружево, которое таяло на мокром песке, изодранное волнами. Дорога вывела его в город, и какое-то время он весело и беззаботно ходил по улицам, смотрел на дома, на людей, на витрины, не чувствуя ни своего возраста, ни служебного положения, и забылось, словно осталось где-то или же обособленно и тихо брело за ним, прошлое, все, что он помнил, и будущее, которое представлялось ему иногда; он лишь подумал о том, что завтра, может быть, уедет и никогда здесь уже больше не окажется, и потому на все смотрел с особенным двояким чувством прощального узнавания, отчего город, казалось, сам двигался навстречу, входил в него и оставался в его памяти улицами, домами, шумом своим и светом.
С этим радужным настроением, с такой вот душевной открытостью всему, что виделось, он и вышел на набережную, и вдруг все сжалось в нем и напряглось: чуть в стороне, у причала, стоял, холодно и серо отсвечивая, большой военный корабль. Матвей Кузьмич увидел его впервые и сразу же был подавлен им, почувствовал себя маленьким и незначительным перед этой громадой бронированных казематов, всяческих надстроек, изогнутых лепестков антенн поисковых станций. Зрелище это завораживало, корабль притягивал взор своей мощью, в которую были вложены муки творения, человеческое коллективное созидание. Было восторженно страшновато… Какой-то морской офицер в шинели шел внизу по причалу, направляясь в город, и казался на фоне этой стальной раковины маленьким черным муравьем. Матвей Кузьмич направился дальше, неторопливо пошел по набережной, изредка оглядываясь на корабль. Еще раньше из-за моря торопливо вынырнули серые сплошные облака, выплыли на небо и, поднимаясь выше и выше по его синему куполу, добрались наконец до солнца. Сразу же стало на берегу прохладно и хмуро, море угасло, а солнце теперь двигалось за этими быстрыми облаками тусклым расплывчатым диском.
Между тем, устало уже и тихо постукивая на рельсах, то чуть растягиваясь, то сжимаясь всеми своими запыленными вагонами, поезд «Россия» медленно втягивался во Владивосток. Вскоре перед ним стали неспешно разбегаться рельсы, и издали, увеличиваясь, наплывал, приближался вокзал. К вокзалу уже прибыли машины и люди из объединения, чтобы встретить комиссию из Москвы.
Встречал заместитель генерального директора и еще три человека. Все они стояли обособленной кучкой на оживленном перроне, ждали. Вот перед ними проплыл тепловоз с высунувшимся из своей высокой кабины машинистом в форменной фуражке, затем пошли багажные, почтовые, а за ними и пассажирские вагоны. На перроне забегали, засуетились. Поезд дернулся и остановился. И тогда все из объединения подошли к нужному вагону, стали ждать. Один за другим появлялись в проеме дверей пассажиры, вытаскивали чемоданы, сумки, спускались по ступенькам на перрон. Многих пассажиров встречали, было шумно и оживленно. В проеме дверей тамбура появился крупный человек в светлом плаще, с одним лишь «дипломатом» в руках, и представители объединения напряглись, внимательно глядя на него. Густые черные брови, сросшиеся на переносице, придавали его лицу выражение строгости. За ним появились еще двое, и стало ясно, что это и есть московская комиссия.