Он встал с дивана, приоткрыл окно, потому что как-то сразу стало ему душно, и, невольно продолжая удивляться этому своему открытию, что все также, не менее его, заняты жизнью, и этой своей способности понимать других, на которую он не обращал внимания раньше, может, потому, что жил обособленно, задумчиво стал смотреть на глухой, темный морской горизонт, на огни набережной внизу, на огни порта и кораблей, застывших в ночной бухте… Завтра ничего этого он уже не увидит, все станет для него прошлым, так же, как и вся его жизнь в этом номере, так же, как и он сам, стоящий здесь, у окна… Все уходит, все куда-то исчезает, не повторяется, все, что было, чем жилось; появляются новые события, скользят, задевая душу и вызывая то радость, то боль или страдание, чтобы тут же исчезнуть, стать прошлым, словно жизнь — постоянно скользящий миг нескольких десятков лет: ни остановить ничего, ни продлить. От этой мысли стало еще грустнее, и он почувствовал собственное бессилие перед чем-то непонятным, неотвратимым. «Что это я, — спохватился он и, оторвавшись от окна, заговорил вслух, — раскис чего-то… А может, это уже старость?»
И, чувствуя, что ничего не может понять, не в силах ответить самому себе на вопрос о самом же себе, а также чувствуя, что запутался в мыслях, в своих сомнениях, словно размывающих какую-то веру, опору — пусть даже подсознательную, — которая помогала ему жить, он занялся обычными перед сном делами. Да и надо было отдохнуть, завтра предстоял нелегкий день…
А в полдень уже Матвей Кузьмич ехал в аэропорт. Утро выдалось суматошным, с хлопотами о билете, о машине, а потом надо было собрать вещи, рассчитаться с гостиницей, так что прочувствовать отъезд было некогда. Постепенно успокаиваясь, отходя от этой утренней суеты, он молча глядел в окно на уплывающий от него город и вдруг отчетливо понял, что никогда уже здесь не будет… Но грустно ему не стало, он сознавал, что город, край этот — они дали ему все, что могли, что ему так было нужно…
Провожал его только один человек, незнакомый ему ранее. Комиссия уже вовсю шуровала в объединении, и там сразу почувствовали, что Зубов из тех людей, что находят любые концы в любой мутной воде, если таковые есть, и должности не спасают. Он был закален, тверд, стоял на честности и правде, а это во все времена была самая крепкая опора, какие бы времена для таких людей ни наступали. Их всегда боятся, как боятся карающей силы; потому там все было вокруг него в движении, все бурлило, искали затребованные им документы и письма, срочно готовили отчеты и справки, волновались, ожидая бесед с комиссией, обсуждали каждый ее шаг, каждое слово, а Матвей Кузьмич оказался не у дел. Но он сам хотел этого, ему нужно было остаться с самим собой, и он был спокоен, не завидовал энергичному Зубову, потому как отныне был уже уверен в своем знании дела, не сомневался в том, что теперь и он будет много ездить, проверять, оказывать помощь…
Регистрация, посадка, взлет прошли уже привычно, как будто он всю жизнь мотался по командировкам.
Самолет летел над страной долго, Матвей Кузьмич и подремал, и в окошко нагляделся, а моторы однообразно гудели, полет не кончался, и все время был день. Наконец объявили о посадке в «Домодедове».
Электричкой, глядя на привычную природу средней полосы и думая о своем, он добрался до Павелецкого вокзала. Затем спустился в метро и на какое-то время растерялся, глядя, как быстро и деловито двигаются люди, с шумом проносятся вагоны: здесь же ничего не изменилось! Его быстро затолкали в вагон, и он поехал со странным чувством раздвоенности в себе: а был ли он только что, утром, на другом конце страны, за тысячи километров отсюда? И в автобусе Михаил Кузьмич нет-нет да ловил себя на ощущении, будто он и не был за тридевять земель, а лишь возвращается с работы. Но когда вышел на своей остановке, тут же, обо всем забыв, ускорил шаг, заволновался, торопливо приближаясь к дому. Глянул снизу на свои окна, и учащенно забилось сердце, по телу разошлось тепло.
Лифт, дверь квартиры, ключ — все было для него сейчас как в кино: крупным планом. Вошел в квартиру и сразу же почувствовал застоявшийся теплый воздух.