— Ложись, Саня, отдохни, — сказал ему Иван.
Климов махнул рукой, чтобы замолкли там, закрыли дверь. Фатеев покорно лег в постель поверх одеяла и даже пиджак по просьбе Ивана снял. Они вышли в коридор.
— Что он?
— Лег, — ответил всем Иван.
— Уже позвонили, — сказал кто-то, — приедут за ним.
— Заберут…
— Слушай! — протиснулся к Климову маленького роста Женя Бузукин. — Он же того… в окно может.
— Да, одного не надо оставлять, — тут же рассудил Тимошенко, добродушный здоровяк из-под Киева, — идите ж туды, хлопцы.
Они снова вошли к Фатееву. Тот сидел на кровати, затравленно озирался.
— Я слышал, — торопливо сказал он, — только что по радио передали: «Лови Крюка!»
— Динамик выключен, — сказал ему Климов.
— Вот-вот-вот! — повернулся он к стене. — Две бабы уже тут, за стенкой! Одна за скальпелем пошла! — сжался он.
— Саня, — не зная, что и говорить, произнес Иван. — Да ее на вахте не пропустят.
— Ты ее не знаешь, — выпучив глаза и сверкая лысиной, убежденно сказал Фатеев, — эта баба везде пройдет. Умная-я, кандидат наук!
Они еще некоторое время разговаривали с ним, и тут за дверью загалдели. «Здесь, здесь», — послышалось, дверь распахнулась, и вошли приехавшие за Фатеевым.
— Вечно я впутываюсь в какую-нибудь историю! — с досадой сказал Иван, когда они, возбужденные, возвращались на свой этаж. — Где бы что ни случалось — я! Ну вот ты скажи, пол-общежития было и… я да вот ты.
Они вошли в комнату Климова, где он сел на свою постель, а Иван продолжал говорить, расхаживая по комнате от стола к двери.
— Мне Крюка жаль и не жаль, — говорил Иван. — Жаль потому… как человека жаль, пропадет ведь. А не жаль потому, что, слышь, он зло приносит! Самое настоящее зло, есть же вот такие, понимаешь, источники зла, и один из них — Крюк!.. Вот ты послушай, Сергей, и запомни, — через некоторое время заговорил он снова. — Здесь очень много парней сломалось. Нет, не стали алкоголиками, не в этом дело, а, понимаешь, себя сломали… Я вот работаю, например, с Эдиком Хорошуном с вашей комнаты. Это же умный парень! Школу, слышь, с золотой медалью кончил, но… как бы тебе объяснить… мать у него в селе учительница, отец — врач, сам понимаешь, горя он не знал, да и воспитывали его, как говорится, в добрых традициях. И вот он оказался здесь… Что он увидел? Да его эта общага да стройка вмиг перемололи! Он уже ничего не хочет от жизни! — Иван вздохнул, остановился, но, видимо, нервный заряд не прошел у него еще, и он заходил снова по комнате. — Конечно, что тебе об этом говорить, сам все знаешь. Но скажу я тебе, земляк, если бы не институт, не учеба, которая мне нравится, понимаешь, я бы тут и дня не остался. Не остался…
Он сел на стул и, успокаиваясь, некоторое время смотрел в окно. Климов устало сидел на кровати, не хотелось ни двигаться, ни даже говорить.
— Не знаю, — задумчиво сказал Иван, — может, в других общежитиях не так, как в нашем… Что может, скажи, сделать с такими, как Крюк, или, больше того, Цыган, воспитательница эта наша, Ольга. Им ведь до лампочки все эти культдела, которые она проводит. Да сюда надо направлять, как… как целину поднимали, как вот двадцатипятитысячники были! А что, — загорелся он, увидев, что Климов усмехнулся. — Ты вот сам посуди: вся деревня в основном приходит в город через общежития. Молодые парни и девчата, так ведь? Вот где можно, вот где действительно целина для реального воспитания, как пишут везде, нового человека. Я тут уж старожил и вижу, что большая часть из тех, кто здесь, такая, что… ну, в общем, что прилипнет к ним, то и останется. А тут Крюк и другие… Ну почему так, — снова удивился он, возвращаясь к началу разговора, — что где случится — я рядом. На работе деду плохо, я там оказываюсь, бегаю, звоню, встречаю «скорую». Как будто на роду написано. Даже, слышь, еду недавно в трамвае, со мной сидит мужик как мужик, и вдруг — сердце. Я валидол…
Но Климов уже его не слушал, одни и те же слова слышались ему, одни и те же: «Деду плохо, деду плохо». Он вспомнил.
— Извини меня, — перебил он Ивана, — мне срочно надо ехать, дело у меня есть неотложное…
Климов поехал на вокзал и купил билет.
Глава третья
Была ночь, и в вагоне все спали. Только на редких остановках выходил в тамбур сонный проводник. Когда он открывал дверь, по вагону несло свежестью осенней ночи. Но гудел тепловоз, проводник захлопывал дверь, и опять мчит темень за окнами, четко, дробно торопятся колеса.
Климов старался уснуть под легкое покачивание, но не мог. Закрывал глаза и сразу же видел свою деревню, словно шел по ней; вспоминал даже тех, знакомых с детства, людей, которых давно позабыл. И все они в этот ночной час казались ему близкими, добрыми.