Через двор какой-то мастерской, где стояли две сеялки, намертво застыл трактор почти без гусениц, а на траве валялись шестерни, масленая пакля, он вышел на шлях — широкую грунтовую дорогу среди полей. По обе стороны шляха, обозначая его в открытом пространстве пожухлых, убранных полей, тянулись вдаль березы, пожелтевшие уже, начавшие усыпать землю у стволов маленькими своими листочками.
Небо отяжелело, готовясь пролиться дождем, и пыль под этим низким хмурым небом словно сжалась, храня в себе тепло. Когда-то он любил бродить босиком в пыли, как в теплой воде. Климов сел под березой и разулся. Туфли связал шнурками, повесил через плечо. Иди стало легко, невесомо, а ногам — прохладно. Изнеженными ступнями он чувствовал каждый мелкий камешек на пути. По обе стороны лежали раздольные — до самого горизонта — поля, впереди не было ни машины, ни человека, и, оглянувшись, он так же никого не увидел: лишь прясла на огородах да последние хатки райцентра. Казалось, что покой тихой земли вливается в него. По этому шляху когда-то тащили волы длинные арбы, из-под колес тихо курилась пыль — чумаки ехали в Крым за солью. По этому шляху со всех окрестных деревень уходили мужчины на войны, и мало кто возвращался. И дед его когда-то шел здесь на германскую, шел такой же, как он, молодой и сильный, еще не зная, что будут окопы в мерзлой земле, свист пуль, бои да шестилетний плен… Далеко вел этот шлях. Как пуповина связывал он деревню со всем остальным миром.
А звездными ночами он отражался в глубоком озере неба. Лишь позднее, в школе, Климов узнал, что там Млечный Путь; намного раньше, со слов бабки, он знал и верил, что это Шлях, по которому умершие чумаки ездят. Все бабка знала еще от своей бабки, все могла объяснить, и ничто не перечило истине. «Где она сейчас, — подумал он, ходко вышагивая по твердой тропе меж берез, — на каких дорогах…»
Когда он уже увидел спуск в Харькивцы, откуда до его деревни — рукой подать, робкие капли дождя посыпались с неба, буравя толстую пыль на шляхе, покрывая его темной сетью ноздреватых лунок. Перед близким жильем не было нужды мокнуть. Климов вытер ноги о траву, быстро обулся и заспешил. На краю Харькивцов, у леса, жила его двоюродная тетка, где он и решил переждать дождь. Раньше он бывал у нее редко; при встречах она обязательно рассказывала о матери, но он тогда избегал этих разговоров — детскому сердцу трудно печалиться.
Тетка была дома. Он открыл дверь, и, увидев его на пороге, она всплеснула руками, ахнула, бросила какую-то тряпку, которой пыль вытирала, подошла к нему и заплакала. И у него рванулась к горлу горечь, на глаза навернулись слезы. Теперь он знал цену близкому, родному человеку… Тетке было немногим более сорока, и родила она только одного, но, высохшая, почерневшая и морщинистая, выглядела старше своих лет. Сын жил со своей семьей в Донбассе, муж ее когда-то был хороший плотник, но мастеров у нас губят частыми подношениями, и он спился. Так что, считай, она вела хозяйство одна, а это, известное дело, нелегко. К тому же еще и дояркой работала.
Тетка ушла на кухню готовить стол. Присев на диван, он смотрел в окно. В саду шелестел дождь, уныло блестела между осенних деревьев стежка, что вела к поникшему сараю. Дальше стеной застыл, поднимаясь по холму, мокрый лес. Ничего здесь не изменилось, словно время не могло пробиться сюда сквозь лесные дебри. В комнате, на стене, висели все те же фотографии, в одной рамке по нескольку штук. Среди них — насупившийся малец напряженно застыл с книгой в руке на фоне кустов смородины, самая первая его фотография… Малыш этот смотрел на него сейчас широко открытыми глазами, словно спрашивал… Климов встал, подошел к окну.
Вошла тетка, чтобы позвать за стол. Но, взглянув на него, ссутулившегося перед окном, прислонилась к дверному косяку, молчала. Потом сказала тихо:
— Возвращался бы насовсем, чего мыкаешься по свету? Везде одно и то же… Вот и мой Павлуша зовет к себе на Донбасс, пишет, приезжай, мама, что тебе в деревне… батько пьет. — Она печально посмотрела на Климова. — Если бы только пил, — голос ее задрожал, — а то и бьет. — И, растягивая слова, не в силах сдержаться, сквозь слезы выдохнула: — Каждый раз бьет, на мне места живого нет!