Поразговорился я с одним встречным прохожим, который оказался старожилом; порассказал он мне о «чудесной могилке» и о «Божьем человеке» много интересного и к довершению всего оказался истым православным. «Вот», говорю, «дырочка-то это зачем же?» — «А это», отвечает, «народ проделал; много раз зарывали и закладали дырочку от начальства, да все раскапывают». — «Кто же?» — «Да народ-от здешний!» — «Зачем?» — спрашиваю. — «Опущают туда хлеб и иную пищу какую — от болезней помогает: угодил Осподу Богу этот блаженный!» — Вот вам отношение русского человека к делу: апатия ли это только или действительное добродушие? — пусть разбирает, кто хочет. Слова этого старика напомнили мне казус, который мне привелось видеть в Тамбовской губернии: по одной из больших дорог губернии часто проходят обозы с извощиками из татар; раз как-то я был очень удивлен, увидавши, как хозяин постоялого двора стал на вечерней заре совершать по всей форме омовение. «Это что?» — спрашиваю. «И чистота и лепота», — отвечает, «да и для души, говорят, пользительно». Ну, а это что же такое? тупоумие, обезьянство или же неопределенное искание чего то, в чем не дают себе отчета? Скорее последнее, но уж никак не первое. А то так одна старушка в Тамбовской же губернии выискалась, которая прошла в Иерусалим сухим путем и пресерьезно уверяла, что такое путешествие гораздо дешевле стоит, и притом несравненно удобнее. «Да как же ты, мать, шла?» — «А через Капказ, по турецкой земли вплоть до Бирутьева; монах один ихний со мною встрелся, оченно святой человек, так даже весь пляшет, когда Богу-то молиться учнет (дервиш); всеё дорогу со мною и шел, матушка называл — он же мне на прощаньи под Бирутьевым и образочик Егория Победоносца подарил — вон у икон-то постановлен». — «А турки-то?» — говорю. — «Да что же турки? они народ добрый: и кормили, и поили и пары давали». Гляжу — пресловутый образочек Георгия Победоносца, как называла дервишев подарок старуха, — а это персидского изделия жетончик со изображением боя Рустема с драконом. Впрочем что же! съездила же ведь одна калужская баба на телеге в Бар поклониться по обету Николе и осталась крайне довольна и Италией и приемом итальянцев.
V
На обратном пути к пароходной пристани я разговорился с лодочником, как оказалось, рыбаком: жалобы, жалобы и жалобы. Рыбки стало не в пример меньше; только сиги попадаются, а стерлядки так редко, что и на поди! Палья тоже нынче в глубь ушла, в озеро; а по Неве редко попадается; лососю, что Христовой заутрене, радуешься. Цены на рыбу стоят высокие, да улову мало. Кто прежде на три невода брал, нынче и с одним мается. Кабы рыбка не ушла, жить бы по ценам можно, стерлядь от 75 к. и до 1 р. доходит за фунт при 10-ти фунтовом весе рыбины; сижки до 1 р. на месте продаются фунтов 4-5; на лосоську спрос велик, да руки коротки. Хуже жить стало; пароходов развелось много — отбили работу у прибрежных жителей, живших бурлачеством, всю рыбу угнали из этих мест. — «Ну а сачите рыбу?» — спрашиваю, и мне с усмешечкой отвечают: «Как не сачить, сачим». Сами понимают, к чему клонится мой вопрос, сами над собой же посмеиваются, а от саченья не отстают — так, дескать, деды жили и внукам наказали. «Отчего, — говорю, — другим чем не займетесь?» — молчат, будто не слышат, о чем я их спрашиваю.
VI
Сам по себе Шлиссельбург свой век отжил и ровно никакого значения не имеет, разве лишь как резерв для Петропавловской крепости. Как транзитный пункт, он также особенного значения не имеет и притом потому именно, что находится всего в 62 верстах от Петербурга. Тем не менее город или, вернее, самая набережная оживлена; толкутся, ругаются; пароходчики условливаются с судохозяевами, а потому набережная есть царство могарычей, а следовательно и, обязательно выстроенных для означенной цели, кабаков и трактирчиков, сильно смахивающих на простые заведения. Жизнь выработала здесь особую профессию, особый разряд людей — сводчиков. День-деньской бродит сводчик по набережной, заезжает часто и на самое устье, чтобы справиться, кто хозяин идущей барки, и между разговорами разузнать, не понадобится ли буксир. По большей части сводчики — бывшие заседатели и то чиновничество, что встречалось, бывало, лишь в уездных городах; все судохозяева им знакомы; хозяин для них — Илья Иванович, Федор Петрович — для хозяина они — Фаддеич, Мосеич, а то так и запросто черт корявый, строка и т. п. С бурлаками-судорабочими сводчики друзья-приятели, пьют, гуляют, а вместе с тем и «подъяферивают дельце». За все про все — косушка, гривенник, а под добрую руку, да в счастливый час и двугривенный и с судохозяина и с пароходчика.