Выйду в сад взглянуть на свои посадки. Вдруг да появились бутоны на примулах. Посмотрю, насколько вырос лук порей, посаженный осенью. Большие красные тюльпаны только и ждут знака весны, чтобы вылезти на поверхность. Скоро все мои лилии — белые, фиолетовые и лиловые — зацветут и наполнят благоуханием мой садик. Внимательно слежу за крокусами, которые все еще не решаются показаться.
Мне везет с цветами. То, что я сажаю, никогда не погибает до цветения. С овощами — другое дело. Их судьба превратиться в рататуй[4] меня обескураживает. Осточертели все эти прополки, окучивание, рыхление, поливка. Никак не осилю «Огород в десять уроков». Расспрашиваю на заводе крестьянок, бывших огородниц, и когда мне сказали, что в ноябре — время для посадки макарон, я чуть было не поверила.
Черные мысли, порочные, увесистые, одолевают меня. Я засовываю поглубже в карманы руки, покрасневшие от стыда за свое безделье.
Если бы я была на заводе, знала бы, что делать. Вкалывала бы. Когда норма выработки повышается, часы идут быстрее. Ставлю себе целью превысить часовую норму. Стараюсь ускорить движения. Подавляю всякое желание сойти с рабочего места. В уме подсчитываю, что остается сделать для перевыполнения дневной нормы. Я здорово набила на этом руку. На меня приходят смотреть со всей смены.
— Послушай, Маривон, если я заступила на конвейер в тринадцать сорок пять, сэкономила четверть часа на рекуператорах, в час я должна делать пятьдесят четыре и три десятых запала — сколько я сделаю до пяти часов?
Я беру мои восемь часов пятьдесят минут, вычитаю двадцать пять сотых, прибавлю 54,3 запала, умножаемые на часы, ставлю запятую и выдаю результат.
Мне бы участвовать в конкурсах по устному счету.
Но ведь детали недостаточно подсчитывать, их надо еще и делать. Я нервничаю. Старый дебил рабочий, проходя мимо, говорит мне:
— Жискар сказал, милочка, что для здоровья вредно курить.
— Завод тоже вреден для здоровья. Достаточно взглянуть на твою морду — сразу видно, чего ты добился за сорок лет рабства.
Он идет дальше, и я слышу, как он бурчит себе под нос:
— Теперешняя молодежь не желает работать, бездельники. Хозяева необходимы, это уж точно, без хозяев куда же — кто платить-то будет, а без работы — нет и платы, и без хозяина тоже нет платы, а…
Товарки хохочут:
— Дурной старикашка, ничего ему не втолкуешь. Совсем из ума выжил!
На некоторых рабочих местах легче выработать норму. В особенности когда ты сидишь, даже если сиденье и не очень устойчивое, но места эти предназначаются «для беременных женщин». Если на такое место поставят мужчину, он прямо-таки оскорбится. Вот если мне выпадет возможность работать с прохладцей, стараюсь сделать так, чтобы обо мне забыли и оставили подольше. Если и поторапливаюсь, так только для того, чтобы выкроить несколько минут и поболтать с Беатрисой — либо я к ней подойду, либо она ко мне, если, к несчастью, мы не работаем рядом. Мы говорим о нашей жизни, страхах, надеждах и мужьях.
Мы думаем: «Нет, тебе этого не понять, не можешь ты влезть в мою шкуру». Но в общем-то прекрасно понимаем друг друга, что бы там ни было. По синякам под глазами отлично видишь, как прошла ночь. По свисающим прядям растрепанных волос догадываешься о трудностях и лишениях конца месяца. А нервные движения во время работы на конвейере выдают семейную сцену. Выговоришься и чувствуешь облегчение. Подарков мы друг другу не делаем. Если хочется выругаться — не стесняемся.
— Я тебя не критикую, но думаю, напрасно ты действуешь не с нами заодно.
— Зря ты, Маривон, одна пошла к шефу. А теперь он считает нас идиотками.
Бывает, что и поругаемся, и не сразу остынем. Когда любят, становятся требовательными.
Всего больше мне нравится в Беатрисе ее мужество и луженая глотка. Она непокорная. Ей тридцать четыре года, из которых двадцать она проработала на заводе, что не мешает ей с негодованием восклицать: «Не воображайте, что я, как сморкачка, будут тут надрываться до самой пенсии!»
Но ничто другое ей не светит.
Она хочет верить, что откуда-то ей свалятся деньги или что повстречается приятный компаньон, и она совершит с ним кругосветное путешествие. Она фантазирует, что станет красавицей и научится говорить как в книгах. И при всем этом отлично понимает, что никогда не сбросить ей своей шкуры работницы на конвейере. Вот она и зубоскалит.