С его точки зрения, я становлюсь странной. Ему не о чем со мной разговаривать, он оставляет мои вопросы без ответа, воображает себя непонятым. Мое желание говорить, смеяться, пойти куда-нибудь поразвлечься представляется ему подозрительным. Я должна бы оправдать свой отдых похоронным видом, а свободным временем наслаждаться тайком, иначе мой отдых воспринимается как нечто возмутительное и противозаконное.
Мне бы залечь на весь день в постель и вонять формалином или еще лучше попасть в больницу — тогда, может быть, муж и смилостивился бы.
До чего же я устала!
Усталость не принимается в расчет. Контролер из страхкассы инквизиторски взирает на мою бледность и на все врачебные предписания. Я не имею права выйти на улицу, когда захочу, должна запрашивать по почте разрешение на продление отпуска. Контролируемая, затравленная, загнанная — о какой уж тут свободе может идти речь! Одно хорошо: в эти дни я хоть не получу производственной травмы, а на заводе это легче легкого, особенно в моем состоянии. Могла бы свалиться в контейнер, а это произвело бы плохое впечатление. Нельзя мечтать. Нельзя забывать о заводе. Кончилось тем, что я подхватила бронхит и кашляю во искупление грехов.
Автобус подскакивает на рытвинах, да к тому же еще и гололед. Я люблю находиться вне обычного. Будь у меня побольше денег, я бы поехала поездом в Париж. Четыре часа я прожила бы никем не узнанной, разглядывая плексигласовые полки для чемоданов, где вырисовываются опрокинутые отражения других пассажиров.
Все возможно. На этот раз меня ничто не ждет, я не обязана никуда прибывать. Мое путешествие бесцельно, что называется бескорыстно, и я всегда буду восхищаться этой своей выдумкой. Цель не имеет значения, а то, что я покинула, с каждым километром все больше линяет под дождем.
Я дала тягу. Моя жизнь без меня — застывший образ, за которым я наблюдаю из мутного зазеркалья. Маривон уснула и прошла сквозь зеркало. Маривон из страны чудес катит в Пемполь. Механические роботы движутся согласно рутине и не замечают моего отсутствия, не чувствуют моего равнодушного взгляда. Сцены повторяются, но занавес, зацепившийся за кулисы, никогда не опускается. Я удаляюсь от театра. А что, если я туда уже не вернусь?
Качу себе между небом и землей, не интересуясь ни землей, ни небом.
Путешествую по Транссибирской дороге, Москва — Владивосток, семь дней и семь ночей. В окна ничего не видно, кроме неведомых лесов, проплывающих мимо час за часом. Тайга… Тайга… Тайга… Тайга… Целая неделя безвылазно в узеньком купе, изысканном салоне тех далеких времен. Неделя без обязанностей, неделя без действий, без слов. Мерзну, несмотря на шубу из опоссума и шапку из серебристого волка, нахлобученную до самых глаз; я — подозрительная личность без определенных занятий, без семьи, без родины. Ради одного необыкновенного человека — большевика с зелеными глазами и горячим сердцем — я пересекаю огромную империю, пряча за кружевом белья последние перед восстанием прокламации великого Ленина. Прекрасная, как заря над степью, полная ненависти к презренному классу эксплуататоров, предвкушая власть Советов, Маривон Коллонтай путешествует без багажа.
Целую неделю, дав полную волю своему разыгравшемуся воображению, я могу свободно перевоплощаться. Не существовать реально. Не подвергать свои мечты опасности попыткой их осуществить. Но я ведь уже не в том возрасте, когда бродяжничают, ни о чем не задумываясь. В крайнем случае я могу бросить мужа, переменить работу и город и благородно оставить ребенка при себе. Но для чего? Я наизусть знаю свои возможности, своего ребенка, свой страх перед неизвестностью. Мне недостает мужества, но щепетильности в избытке. Я до такой степени неотделима от своей жизни и любви, что они душат меня.
Прежде всего любовь к сыну. Он оправдание всему. И он же связал меня по рукам и ногам. Он протянул невидимую нить от меня в мир взрослых. От него я завишу с самого его зачатия, а он лишь обыкновенный мальчуган, каких в мире миллионы. Он переполняет меня чувством ответственности, забирает все свободное время. Я его мать на всю жизнь, а его ждут многие другие любови. В лучшем случае мы сумеем понимать и уважать друг друга. Но немыслимая тирания безграничной близости останется навсегда. Мой сын красив — беленький, веселый, ловкий. «Мама! Мама!» Не могу не взволноваться. Его призыв адресован мне, и никому другому. Согласна, малыш, я и вправду твоя мать.
Я навсегда на двадцать четыре года старше его, опытнее в первой любви и первых драмах. Хронологическое развитие наших ролей навсегда запрограммировано. Он живет. Я не смогу стать ни его женой, ни дочерью. Мое отторгшееся от меня дитя будет переживать свои собственные оргазмы.