Возле клуба какой-то человек пытался завести машину — стартер не слушался.
— Я красный, — твердил он. — Разумеется, я красный. Я считаю...
Сухощавая рыжая девушка, сидевшая на ступеньке, внимательно следила за ним.
— Недоделанный ты, — сказала она.
— Я либеральный консерватор.
— Не можешь ты быть либеральным консерватором.
— Ты меня любишь?
— Я люблю Джо.
— Не можешь ты любить Джо.
— Поедем домой, Мик.
Человек снова попробовал завести машину; тогда она подошла к ним, сделав вид, будто тоже вышла из клуба, и спросила:
— Не подвезете меня?
— Конечно. С удовольствием. Садитесь.
— Что, не слушается?
— Никак.
— А вы подкачали бензин?
— Вот это мысль!
Он поднял капот, и она нажала стартер.
Начался дождь, сильный, неторопливый, упорный — должно быть, именно такой дождь поливает могилы, — и мысленно она вернулась по пустынной дороге на вспаханное поле, к живой изгороди, к высоким деревьям — что ж это было такое: дубы, буки, вязы? Она представила себе: струи дождя падают ему на лицо, вода собирается в глазницах и стекает по обеим сторонам носа, но это не вызывало в ней никаких чувств, только радость при мысли, что ей удалось от него убежать.
— Вы куда направляетесь? — спросила она.
— В Дивайзис.
— А я думала, может, в Лондон.
— Ну, а вам куда?
— В Голдинг-парк.
— Что ж, поехали в Голдинг-парк.
Рыжая девушка объявила:
— Мик, я пошла в дом. Дождь идет.
— Так ты не поедешь?
— Я пойду поищу Джо.
— Ну и ладно.
Он рывком бросил машину вперед и с грохотом налетел на деревянный столб, погнув крыло у своей машины и ободрав краску у чужой.
— Мы не туда едем, — сказала она, когда они выбрались с маленькой стоянки.
— А мы свернем.
Он дал задний ход, угодил в канаву, снова выехал на дорогу.
— Здорово повеселились сегодня, — сказал он.
Дождь усилился, он заливал ветровое стекло, «дворники» не работали, но ее спутнику было хоть бы что. Он ехал, никуда не сворачивая, со скоростью сорок миль в час — машина была старая и больше выжать из нее было невозможно; сверху текло.
— Покрутите-ка вон ту ручку. Дайте музыку, — обратился он к ней, а когда она включила приемник и в машине зазвучала танцевальная мелодия, быстро проговорил: — Это Гарри Рой, его сразу отличить можно.
Они неслись сквозь сырую черноту ночи под звуки разухабистой музыки. Он сказал:
— А один мой друг, один из самых близких друзей — да вы его знаете, — Питер Уизеролл, вы ж его знаете...
— Нет.
— Не можете вы не знать Питера. Что-то я его последнее время не вижу. Закатится куда-нибудь и неделями пьет без просыпу. Так вот, однажды по радио, во время музыки для танцев, вдруг передают SOS. «Ушел из дому...» А мы все в машине сидим. Смеху было!
— Так всегда объявляют, да? Если человек вдруг исчез?
— Знаю этот мотивчик. Это не Гарри Рой. Это Элф Коэн.
Вдруг она спросила в упор:
— Ведь вы Мик, да? Вы бы не одолжили...
Из него сразу же выдуло хмель.
— Сам прогорел вчистую. Мы товарищи по несчастью. Попробуйте у Питера. А зачем вам в Голдинг-парк?
— Там мой дом.
— То есть вы там живете?
— Да, — сказала она. — Осторожно, здесь ограничение скорости.
Он подчинился без звука — снял ногу с акселератора, и машина поползла со скоростью пятнадцать миль в час. Навстречу им неровной чередой двинулись уличные фонари и осветили его лицо — он оказался довольно старый, пожалуй, ему все сорок, на десять лет больше, чем Фреду. Галстук на нем был полосатый, какой носят выпускники закрытых школ, но ей было видно, что рукав у него потертый. Получает, должно быть, больше десяти шиллингов в неделю, но, видимо, ненамного больше. Волосы у него успели поредеть.
— Можете высадить меня здесь, — сказала она.
Он остановил машину, она вышла. Дождь все шел и шел. Он вылез вслед за ней из машины.
— Можно к вам зайти?
Она покачала головой. Они уже вымокли до нитки.
— Проклятая жизнь, — вежливо проговорил он, задерживая ее руку в своей.
А дождь барабанил по верху его дешевой машины, стекал по его лицу, по воротнику, вдоль полосатого галстука. Но она не чувствовала к нему ни жалости, ни симпатии, лишь отвращение и что-то вроде страха. Из машины неслась разудалая музыка — джаз Элфа Коэна, — и в его мокрых глазах появился слабый отблеск безрассудства, порядком слинявшей бесшабашности.
— Давайте поедем обратно, — забормотал он, держа ее за руку. — Давайте поедем куда-нибудь... Давайте поедем за город... Давайте поедем в Мэйденхед.
Она вырвала руку — он ее не удерживал — и зашагала по недостроенному шоссе к дому шестьдесят четыре. Вот и выложенная щебнем дорожка, ведущая к дому, — ступив на нее, она словно почувствовала под ногами твердую почву. Она приоткрыла дверь и услыхала сквозь мглу и дождь, как машина, со скрежетом взяв вторую скорость, покатила, но только не в Мэйденхед, не в Дивайзис и не за город. Как видно, ветер переменился.
— Кто здесь?
— Это я, — отозвалась она и пояснила: — У меня было такое чувство, что ты не запер дверь на засов.
— Ну, и что оказалось?
— Все в порядке. Дверь заперта, — сказала она, осторожно и сильно толкая засов. Дождавшись, когда за отцом закроется дверь, она положила пальцы на батарею, чтобы согреть их. Отец сам поставил радиатор; он многое в доме улучшил; через пятнадцать лет, подумалось ей, дом будет нашей собственностью. Она слушала, как стучит дождь по крыше, и не испытывала никакой боли; этой зимой отец проверил всю крышу дюйм за дюймом, и теперь дождю не проникнуть в их дом. Дождь льет за его стенами, он барабанит по облезлому верху машины, вымывает ямы на поле клевера. Она стояла у двери и не чувствовала ничего, кроме смутного отвращения, которое у нее вызывало все слабое и уродливое.
«И нет в этом никакой трагедии», — думала она и с чувством, похожим на нежность, смотрела на ненадежный засов из мелочной лавочки: его мог бы сломать любой человек, но поставил его Человек с большой буквы, старший делопроизводитель агентства Бергсона.