Александрийского столпа.
Апрель 1921
Российский литературовед Л.А. Мусорина в своей работе «Подражания тридцатой оде Горация в русской литературе» (2000) ставит этот «памятник» в один ряд с державинским, батюшковским, пушкинским и брюсовским. Мы этого, однако, делать не будем. И вовсе не потому, что данные стихи Ходасевича не заслуживают внимания. Дело в том, что у этого поэта имеется другое стихотворение под тем же заглавием, абсолютно соответствующее духу эсхатологического «памятника».
Бережное отношение к поэтическим текстам похвально, когда оно не переступает границ разумного. В противном случае для того, чтобы восстановить авторский замысел, требуются серьёзные усилия. Казалось бы, что может быть прозорливее слов Давида Бурлюка при отправке произведений Хлебникова для сборника «Союз молодежи»: «Радуюсь посылкой вам очень редких рукописей гениального Хлебникова <…> Печатайте их “до точки” <…> Это собрание ценностей, важность которых учтена сейчас быть не может»?
Чем по отношению к творчеству Хлебникова на самом деле обернулась вся эта «дотошность» мы знаем: поэмы и стихотворения Будетлянина, однажды вышедшие без всякого контроля со стороны автора, до сих пор переиздаются с вопиющими искажениями и текстологическая проблема превратилась здесь в катастрофу, всякий раз наносящую вред при оценке подлинного места и масштаба Хлебникова в отечественной культуре.[9]
Что касается Ходасевича, то он пострадал от неосмотрительных публикаторов значительно меньше. Тем не менее, ошибка, о которой пойдёт речь далее, носит принципиальный характер, ибо касается не «проходного» текста, а стихотворения ставшего поэтическим завещанием.
ПАМЯТНИК
Во мне конец, во мне начало.
Мной совершённое так мало!
Но всё ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.
В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрёстке двух дорог
<…>
Здесь я намеренно обрываю текст «Памятника». Последняя строчка во всех без исключения известных мне изданиях стихов Ходасевича выглядит так: «Где время, ветер и песок».
Что мы знаем об истории создания этого стихотворения? Совсем немногое. «Памятник» написан Ходасевичем как своеобразный итог поэтического творчества, он стал одним из последних его стихотворных произведений. Далее, вплоть до смерти Ходасевича в 1939-м году, последовала полоса почти абсолютного поэтического молчания. Всё это время «Памятник» оставался в рукописи, он был опубликован посмертно в журнале «Современные записки» (кн. 69, 1939), а затем включён в издание поэзии Ходасевича, предпринятое в 1960-е годы. Здесь показателен следующий весьма приблизительный комментарий Нины Берберовой: «Написано в 30-х гг…».[10] Дата впоследствии была уточнена по составленному Ходасевичем списку стихотворений: 28-го января 1928-го года.
Легко заметить, что каждый образ в «Памятнике» как бы раздвоен: конец и начало, «мной совершённое так мало, но всё ж я прочное звено…». Особый интерес вызывает вторая строфа. Здесь в первых трёх строчках тоже соблюдается нарочитая раздвоенность: «В России новой, но великой…», «идол мой двуликий», «на перекрёстке двух дорог». А затем следует странное и бессмысленное перечисление: время, ветер и песок. О чём это?
То, что нам известно об истории с публикацией стихотворения Ходасевича, даёт основание предположить, что дошедший до «Современных записок» текст «Памятника» никогда не вычитывался автором, как это, напротив, обыкновенно бывает с материалом, предназначаемым непосредственно к печати. Возможно, что знаки препинания были расставлены поэтом в рукописи лишь приблизительно. В таком случае перед нами –случайная ошибка Ходасевича, закреплённая затем в пунктуации, неосмотрительно принятой издателями. Несуразица заключается в бессмысленном перечислении «красивостей» – времени, ветра и песка. Едва ли поэт-мастер, каким мы представляем себе Ходасевича, стихотворец, во главу угла ставивший чёткость формулировок и лапидарность стиля («И каждый стих гоня сквозь прозу,/ Вывихивая каждую строку…»), мог допустить у себя такую банальщину.
Более вероятным представляется иное прочтение последней строки, с соответствующей смыслу пунктуационной правкой. Задумается: поэт говорит, что по двум дорогам, на перекрёстке которых будет стоять его воображаемый двуликий идол, по-разному потечёт время. С одной стороны, годы полетят быстро, как ветер, а с другой, поползут медленно, как песок.
Тогда смысл кульминационных строк становится совершенно ясен:
В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрёстке двух дорог,
Где время – ветер и песок.
Понятно, что данная трактовка образа времени восходит к Общей теории относительности Эйнштейна, опубликованной в 1915-1916 годах, а вернее к расхожему представлению о ней. Проясняется до конца и собственное восприятие Ходасевичем своего творчества на последней, эсхатологической вершине его лирики.
Во многом прояснить поднятую проблему могла бы сверка с рукописью. Возможно, сохранились черновики «Памятника» (если сам «окончательный» текст не является таким черновиком). Справиться с этой задачей вполне по силам учёным, вплотную занимающимся творчеством Ходасевича. Не будет ли уместным обратиться к архиву Н.Н. Берберовой в Библиотеке Йельского университета? Или вопрос о правильном истолковании поэтического завещания В.Ф. Ходасевича никому больше не представляется важным?
В статье «История с запятой» (2004), посвящённой анализу «Памятника» Ходасевича и опубликованной в еженедельнике «Литературная Россия», я писал: «В данной заметке я всего лишь вкратце изложил гипотезу, убедительную для меня, и до сих пор убеждавшую знакомившихся с ней. <…> Тема предложена, дискуссия открыта. Здесь и поставим абстрактную запятую».
К сожалению, дискуссия тогда продолжения не имела.
[1] Эта строчка из хрестоматийного лермонтовского стихотворения большинством из нас воспринимается сейчас как нечто совершенно естественное. Однако Лермонтов писал о «голубом сияньи» Земли за 120 лет до того, как человек впервые увидел нашу планету из космоса. Сравните у Юрия Гагарина: «Земля радовала сочной палитрой красок. Она окружена ореолом нежно-голубого цвета» (Гагарин Ю.А. Дорога в космос. Записки лётчика-космонавта СССР. — М., Правда, 1961).
[2] Формулируемое некоторыми биографами предположение о самоубийстве Чайковского я не поддерживаю.
[3] Лаврентьев М. Танатогенез в поэтическом тексте // «Интерпоэзия», № 4, 2008; Лаврентьев М. Эсхатологические «памятники» в русской поэзии: А.С. Пушкин // «Литературная учёба», № 2, 2010.
[4] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 90 тт., Т. 66. С. 419.
[5] Цит. по кн. Хлебников В. Стихотворения. Поэмы. Драмы. Проза / Вступ. статья, подгот. текста и примеч. Р. Дуганова.– М., Советская Россия, 1986.
[6] Пушкинский Дом при жизни Блока занимал помещения в Академии наук. В 1927 году ему было предоставлено здание бывшей Таможни (1828 - 1832, архитектор И.Ф. Лукини), в котором он находится и поныне.
[7] Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников. — Л., 1936. С. 463.
[8] Имеется в виду война с Персией 1826—1828 годов, а также участие русского флота в Наварринском сражении (1827) против Турции во время войны Греции за независимость.
[9] Надо сказать, что попытки критически переосмыслить деятельность первых публикаторов время от времени предпринимаются, и не без успеха. См.: Дуганов Р.В. Велимир Хлебников: Природа творчества. – М., Советский писатель, 1990. Сс. 112-226.
[10] Ходасевич В. Собрание стихов (1913-1939). Мюнхен, 1961.