Теперь я предоставлю слово профессору Анфимову.
«Высокий, с длинными и тонкими конечностями, с продолговатым лицом и серыми спокойными глазами, он кутался в лёгкое казённое одеяло, зябко подбирая большие ступни, на которых виднелось какое-то подобие обуви. Задумчивый, никогда не жалующийся на жизненные невзгоды и как будто не замечавший лишений того сурового периода; тихий и предупредительный, он пользовался всеобщей любовью своих соседей. <…>
Мой новый пациент как будто обрадовался человеку, имеющему с ним общие интересы, он оказался мягким, простодушно-приветливым, и с готовностью пошёл навстречу медицинскому и экспериментально-психологическому исследованию. Я не ошибусь, если скажу, что он отнёсся к ним с интересом. <…>
В своей жизни В. Хлебников, по-видимому, не имел ни постоянного местожительства, ни постоянных занятий в обычном смысле этого слова. В вечных скитаниях то в Царицыне, то в Астрахани, то в Москве или в Харькове и Ленинграде и в других городах, он терял свои вещи, иногда их у него похищали воры. Рукописи он свои тоже постоянно терял, не собирая и не систематизируя их. Про него можно сказать то, что другим психиатром написано про талантливого французского писателя Жерара де Нерваля: “Всем своим существом он вошёл в жизнь литературной богемы и с тех пор никогда не научился никакой другой жизни”.
Недаром в 1918 году им была направлена в Правительственные учреждения “Декларация творцов”, в которой проектировалось, что “все творцы, поэты, художники, изобретатели должны быть объявлены вне нации, государства и обычных законов”. “Поэты должны, — говорилось далее, — бродить и петь”. <…>
В сущности, В. Хлебников всегда выполнял свою программу, он “бродил и пел”, охваченный странными мечтаниями. По-видимому, самым важным делом в своей жизни он считал те мистические вычисления, которыми он занялся с 1905 года.
Он уверял, что существует особое, постоянное соотношение между выдающимися событиями истории: “между рождениями великих людей — 365, умноженное на n, а для войн — 317, умноженное на n”. Занятый “законами времени”, он следил за какими-то “точками времени” и “хорошими и плохими днями”.
Вячеслав Иванов высоко ценил Хлебникова как поэта и сожалел об его увлечении вычислениями. Некоторые смотрели на них как на “математическую ахинею”, а иные находили “пророчества” в его вычислениях. Так, Радин в своей статье “Футуризм и безумие” вспоминает, что, по мнению некоторых, в сочинениях В. Хлебникова точно предсказано падение России в 1917 году».
Здесь на время остановимся. Нам с вами нет необходимости прибегать непосредственно к сочинению доктора Е.П. Радина «Футуризм и безумие. Параллели творчества и аналогии нового языка кубо-футуристов» (СПб, 1914), так как нужное нам предсказание содержится в сочинении Хлебникова «Учитель и ученик» (1912):
<…>Покорению Новгорода и Вятки, 1479 и 1489 гг., отвечают походы в Дакию, 96 — 106. Завоеванию Египта в 1250 году соответствует падение Пергамского царства в 133 году. Половцы завоевали русскую степь в 1093 году, через 1383 года после падения Самниума в 290 году. Но в 534 году было покорено царство Вандалов; не следует ли ждать в 1917 году падения государства? (п/ж курсив мой. — М. Л.)
Учитель: Целое искусство. Но как ты достиг его?
Ученик: Ясные звёзды юга разбудили во мне халдеянина. В день Ивана Купала я нашёл свой папоротник — правило падения государств. Я знаю про ум материка, нисколько не похожий на ум островитян. Сын гордой Азии не мирится с полуостровным рассудком европейцев.
Любопытно, что Маяковский, несомненно знавший о предсказании его старшим товарищем и поэтическим кумиром даты новой русской Революции, сам предчувствовавший её, желал приблизить год социального катаклизма, и, разумеется, ошибся: «В терновом венце революций грядёт шестнадцатый год» (поэма «Облако в штанах», 1915).
Однако вернёмся к рассказу профессора Анфимова.
«Среди жизни, напоминавшей грёзы наяву, Хлебников ухитрялся что-то делать и что-то писать. Это был для него, по выражению Блока, своего рода “всемирный запой”. Характерно для него ощущение несвободы своей личности, сомнения в реальности окружающего и ложное истолкование действительности в смысле трансформации внешнего мира и своей личности (Nerio Rajas). От животных исходят, по его мнению, различные, воздействующие на него силы. Он полагал, что в разных местах и в разные периоды жизни он имел какое-то особое, духовное отношение к этим локальным флюидам и к соответствующим местным историческим деятелям. <…>
По его ощущению, у него в такие периоды даже менялась его внешность. Он полагал, что прошёл “через ряд личностей”».
Несведущему читателю поясню: ощущение несвободы своей личности, сомнения в реальности окружающего, а равно и утверждение о своём прохождении через ряд личностей, то есть о перевоплощениях, лежат в основании многочисленных религиозно-философских учений Востока, например, буддизма. Характерна для адептов этих учений и та внешняя сторона времяпрепровождения, которую психиатр подмечает у поэта:
«Всё поведение В. Хлебникова было исполнено противоречий: он или сидел долгое время в своей любимом позе — поперёк кровати с согнутыми ногами и опустив голову на колени, или быстро двигался большими шагами по всей комнате, при чём движения его были легки и угловаты. Он или оставался совершенно безразличным ко всему окружающему, застывшим в своей апатии, или внезапно входил во все мелочи жизни своих соседей по палате и с ласковой простодушной улыбкой старался терпеливо им помочь. Иногда часами оставался в полной бездеятельности, а иногда часами, легко и без помарок, быстро покрывал своим бисерным почерком клочки бумаги, которые скоплялись вокруг него целыми грудами».
Сравните это описание хотя бы с описанием повседневного поведения индийского садху, и вам тут же станет ясно то, что в сочинении профессора Анфимова осталось только смутно выраженной догадкой.
«Вычурный и замкнутый, глубоко погружённый в себя, он ни в какой мере не был заражён надменностью в стиле “Odi profanum vulgus et arceo”, напротив, от него веяло искренней доброжелательностью, и все это инстинктивно чувствовали. Он пользовался безусловной симпатией всех больных и служащих.
И всё-таки, подобно Стриндбергу и Ван Гогу, он производил впечатление вечного странника, не связанного с окружающим миром и как бы проходящим через него. Как будто он всегда слышал голос, который ему говорил:
Оставь, иди далёко
Или создай пустынный край,
И там свободно и одиноко
Живи, мечтай и умирай. (Сологуб)»
Иными словами, Хлебников был пророком. История знает множество подобных примеров. Почему же мы не доверяем в таких случаях истории?
Впрочем, положительное мнение о пророческом даре какого бы то ни было поэта, как прежде, так и сейчас, почитается ненаучным, а посему извиним профессора Анфимова за извилистость предыдущих его рассуждений и посмотрим, как с чисто научной точки зрения объяснял он пророческий феномен Хлебникова.
«Для меня не было сомнений, что в В. Хлебникове развёртываются нарушения нормы, так называемого шизофренического круга, в виде расщепления — дисгармонии нервно-психических процессов. За это говорило аффективное безразличие, отсутствие соответствия между аффектами и переживаниями (паратимия); альтернативность мышления: возможность сочетания двух противоположных понятий; ощущение несвободы мышления; отдельные бредовые идеи об изменении личности (деперсонализация); противоречивость и вычурность поведения; угловатость движений; склонность к стереотипным позам; иногда импульсивность поступков — вроде неудержимого стремления к бесцельным блужданиям. Однако всё это не выливалось в форму психоза с окончательным оскудением личности — у него дело не доходило до эмоциональной тупости, разорванности и однообразия мышления, до бессмысленного сопротивления ради сопротивления, до нелепых и агрессивных поступков. Всё ограничивалось врождённым уклонением от среднего уровня, которое приводило к некоторому внутреннему хаосу, но не лишённому богатого содержания.