Пускай волна пшеницы золотой
свое теченье бурное направит
к Ревере от Ла-Платы голубой!
Пусть уругваец вечером предъявит
согражданам итог трудов дневных,
и каждый пусть в ответ свой труд представит.
Пусть среди нас не сыщется таких,
кто явится ни с чем; с другими вместе
и я представлю дело рук моих.
Пусть радуются люди доброй вести:
наш общий хлеб не отдан богачу,
а между всеми разделен по чести.
Все сбудется, что предсказать хочу:
не за горами день, когда, как братья,
по жизни мы пойдем плечо к плечу.
Дай руку мне, раскрой свои объятья,
мой соотечественник и земляк —
нет крепче нашего рукопожатья!
Наш общий сноп поднимем вверх, как флаг.
МАРИО БЕНЕДЕТТИ[265]
Перевод Б. Слуцкого
Новичок
Приходит новичок
всем довольный
застенчиво улыбающийся
фаберовский карандаш
отточен
строгий синий воскресный
костюм
вызывающе девственен
Мальчик
Весьма приличный
весьма подтянутый мальчик
Садясь
всегда поддергивает брюки
бормочет «да сеньор»
о себе
не думает
Склонив голову
пишет без помарок
пишет пишет
до без пяти семь
И только потом
вздыхает
и это праведный вздох
счастливого утомления
спокойной усталости
Всем понятно
что он кланяется
с перебором
и через двадцать
может быть двадцать пять
перестанет
быть самим собой
не сможет распрямиться
от неотступной
боли в пояснице
и его брюки
превратятся в засаленные цилиндры
Этот подержанный старичок
будет бормотать
не «да сеньор»
а ругательства
правда тихонько
и раза два в год
будет думать
с полной уверенностью
без претензий к судьбе
без веры в свою тоску
что все
было
слишком
просто
Ангелус[266]
Это и есть судьба? Кто мне подтвердит?
Смотреть на дождь сквозь перевернутые литеры,
на стену с пятнами, похожими на лица знаменитостей,
на крыши автобусов, сверкающих, как рыбы,
на тоску, пропитанную автосиренами.
Ни неба,
ни горизонта.
Только большой стол, общий для всех
и стул,
вращающийся, когда я хочу исчезнуть.
Странно, что где-то у кого-то есть время грустить;
здесь всегда слышатся звонок, телефон, приказ
и, конечно, запрещается плакать над бумагами,
потому что нехорошо, когда расплываются чернила.
С, Гусман де Рохас. «Материнство». XX в.
Стуча на машинке
Монтевидео пятнадцатое ноября
тысяча девятьсот пятьдесят пятого года
в детстве
Монтевидео был зеленым
совершенно зеленым
и по нему ходили трамваи
теперь я настоящий сеньор
но тогда у меня была толстая книга
которую я мог читать по двадцати пяти сантиметров за ночь
и после чтения ночь сгущалась
и я пытался думать
как это так
не быть
падать камнем в колодец
Уведомляем Вас что сего числа
мы перевели с Вашего счета
Кто это ах да это мама
приближаясь включала свет не пугайся
гасила его прежде чем я засыпал
Триста двадцать песо
фирме Менендес и Солари
и мне снились тени огромные словно кони
и слоны и человекообразные чудища
что было все же лучше
чем думать захлебываясь от ужаса
В соответствии с нашими правилами
седьмого числа текущего месяца
Был таким непохожим был зеленым
совершенно зеленым
и по нему ходили трамваи
и какое счастье иметь форточку
чувствовать себя хозяином
идущей вниз улицы
загадывать
какой номер стоит на дверях
и держать пари с самим собой
на жесточайших условиях
Просим незамедлительно уведомить о вручении
Если кончал в тринадцать или в семнадцать
шел в кино — посмеяться или поумирать
Чтобы мы смогли
зафиксировать это на вашем текущем счете
Был совершенно зеленым
и по нему ходили трамваи
Право с аллеями и палой листвою
с запахом эвкалиптов и ранним утром
Приветствуем Вас с глубоким уважением
Но с той поры прошли годы и кто знает кто знает
АМАНДА БЕРЕНГЕР[267]
Перевод А. Косс
Удар
Удар пришелся точно — прямо в душу,
внезапный и слепящий, словно солнце,
недвижное, кровавое, немое, —
и негде скрыться, некуда уйти
от яростного света. Я б хотела
уснуть, оставить вещи, позабыть
багаж и развернуть, как простыню,
дорогу без конца. Но я держусь.
Я научусь смотреть не щурясь в пламя.
Попробуй-ка сорви цветок-огонь.
Наверное, ресницы я спалила
и радость и спалила все в себе
до самого нутра. Ну что же, дайте мне
золу никчемно прожитого лета,
его венок, сухой и облетевший,
дар телу, обреченному любви.
Дороговизна
Спокойно и неумолимо
сжимается кольцо молчанья,
как предвозвестие всеобщей забастовки,
но в то же время вверх по венам с хитрой
миной
карабкается благосостоянье,
то гасит свет, то буйствует в огнях
поглядывая вниз, в колодезь
бездушный лифта.
Как трудно в наше время содержать
такую отчуждаемую собственность,
как сердце,
и трудно прокормить беднягу
небесной сказочкой,
привязанной, как птица, к мачте,
плывущей по теченью.
Не хватает зарплаты, бессонница
мечется, роется в карточках
на продукты первой необходимости,
ищет сон, настоящий сахар,
ищет ларьки, где отпускают свободно
славу, муку, соль
и, разумеется, куриные потроха
на вес, килограммами, чистые и нетленные.
И стоит горе своей горечи,
и стоит горя — но все-таки стоит —
добраться до непривычной вершины.
Но кто отважится полететь
на этом пылающем вертолете,
чтоб только коснуться тучи, несущейся вдаль?
Тот, кто рискнет, скорежится и сгорит,
ибо таково милосердие
сегодняшнего дня, праздного и бесконечного.
вернуться
265
вернуться
267