Провинциальные девицы
всегда с иголкой и наперстком рядом
ничем не заняты. Вот разве на ночь
пьют кофе с молоком и мармеладом.
Провинциальные девицы,
когда на час решатся дом покинуть,
уходят в церковь спозаранку
домашнею походкой, как гусыни.
Провинциальные девицы,
и перезревшие, и прочее такое,
поют с утра до ночи;
«Приди, Сусанна, и побудь со мною…»
О, бедные девицы!
Так бесполезны, бледнолицы,
так целомудренны, что даже дьявол шепчет,
скрестивши руки: «Бедные девицы!»
Ночь в населенном пункте
Село под тропиком, а час вечерний,
медлительный. Но — колокольный звон,
и вот проходят дамы от вечерни,
и дверь тоскливо издает свой стон.
Потом, как колотушкой, башмаками
стучит батрак. И пахнет как в саду
горячим шоколадом, пирожками,
сырами, коржиками на меду!
А там, где ночь от взглядов укрывает,
аккордеон заблеял, как баран:
очередную дуру подзывает
к стене конюшни местный донжуан.
Один аптекарь, мой сосед унылый,
бесстрастно бодрствуя, глядит в глазок,
чтоб дать кому-то с жестами сивиллы[138]
за два сентаво рвотный порошок.
Луна со своего большого ложа
обводит церковь выпуклым пером.
Опухшая луна на флюс похожа,
а церковь — словно соска с пузырьком.
На палубе баржи
Гляжу на суда, на море.
Летит вдали альбатрос.
А вечер в желтом уборе…
Смола ударяет в нос.
Луна с облаками в ссоре,
и ветер ее унес.
На суше порылся в соре
и лапу приподнял пес.
Все пахнет дегтем, брезентом.
Волна обдает и под тентом
мильонами мелких слез.
Закон атавизма, быть может, — но хочется сделать то же, что сделал только что пес.
В Гуамбаро
…Поздравляем новобрачных,
которые служат украшением
лучшего общества Гуамбаро…
Какая свадьба на селе, — смотрите!..
На жениха узду надеть пора, —
подвержен приступам словесной прыти,
он жаждет в ратуше болтать с утра.
Невеста не совсем урод; открытий
не сделает; немножечко стара;
зато умеет шить, стирать в корыте,
и как готовит, — что там повара!..
О ты, любовь с утиными крылами!
Тебя не тронет сильной страсти пламя,
ты прочно сохранишься, как в спирту,
не побывав в лирическом пространстве,
где чайки в поисках свободных странствий
в часы заката гибнут на лету!
Приходская скука
Что за жизнь!
В селе под жгучим солнцем — никого.
Все тяжким сном подкошено.
«Ну, что хорошего?»
В ответ зевок; «Да ничего…»
И даже ни на миг ни одного
миража! Стоит дешево
такая жизнь. Село как будто брошено
и выпущен весь воздух из него.
Ни подвига, ни даже преступленья.
Нет никаких сенсаций и событий.
И ветра нет, и в небе нет ни тучки.
И только на секунду оживленье
на улице возникнет. Посмотрите:
бегут четыре кобеля за сучкой.
IM PACE[139]
Жизнь — это подвиг.
Хоронят, бедняка в углу особом.
В законах естества,
что только пес трусит за гробом,
и равнодушны небо и листва.
Причина смерти? Дистрофия. Скажем
яснее: он на хлеб и сыр
глядел заочно, даже
не как факир.
Отвергнутый, как бесполезный довод,
он брошен в ящик, грязный и сырой,
из старых бочечных досок. Вот повод
пролить слезу и закусить икрой.
Летний вечер
Богач — это разбойник.
В тени застывшей, уютной,
вдали от дневных забот,
целительный отдых минутный
на сельской площади ждет.
Свой взор, тяжелый и мутный,
уставив в Требник, идет
села монарх абсолютный,
не глядя на глупый народ.
Он в рясе, как в пышной попоне;
на бедность родного края,
на горе ему наплевать.
А я стою на балконе
и чищу ружье, не зная,
в кого же я буду стрелять.
Тропический полдень
Воскресный день, полдневный жар. Кипенье
лучей до слез слепит.
От лени в утомленье
колодой полицейский в будке спит.
Совсем без вдохновенья
пес камни старой паперти кропит.
У жирных мух — желудка несваренье,
а хор цикад хрипит.
Пустыня, одиночество, кладбище…
Но в деревушке нищей
кончается нежданно
воскресного бездействия пора;
истошно крикнул пьяный:
— В честь либеральной партии — ура!
«У этих мест…»
У этих мест
в начале утра злого
расстрелян он, как вор банальный.
А социальный
протест?
Никто ни слова
и не сказал.
А я — что мне за дело? —
все не берусь за дело,
все слышу залп
расстрела.