Поэтическое искусство
Угроза
Недобрый знак
МАНУЭЛЬ МАПЛЕС АРСЕ[192]
Революция
Перевод А. Эйснера
Хосе Клементе Ороско «Окоп».
Роспись в национальной подготовительной школе в Мехико.
1922–1927 гг.
КАРЛОС ПЕЛЬИСЕР[193]
190
191
192
193
1
Пленительность несмелая строки:
цветок, стыдливо сжавший лепестки.
2
Сомкнется он, как чашечка вьюнка,
едва к нему притронется рука.
3
— Рука Орфея[190], но еще властней:
в нее не веря, верю только ей,
4
что Эвридику[191] выведет на свет
из царства вечных снов, где жизни нет.
Мака цветок багряный,
любовь твоя горше обмана.
Так жарки твои румяна,
сурьма твоя так густа,
и резок твой запах пряный,
и солнца просят уста!
Мака цветок багряный.
Я помню, была одна —
во всем на тебя похожа:
и чаща ресниц черна,
и лживо алеет кожа…
Мака цветок багряный.
Я помню, была одна…
(Боюсь я тебя касаться,
боюсь я дождаться дня,
когда лепестки, дразня,
в женский лик обратятся.)
I
Когда услышишь ты, что я старею,
что устаю я от пера и книг,
что философских выкладок язык
мне с каждым днем становится темнее;
когда тебе расскажут, что идеи
мне кажутся игрушками на миг,
что жить на ренту я давно привык
и счастлив синекурою своею —
ты им напомни, что весны расцвет
подарит молодую зелень саду —
она затмит плоды минувших лет;
но если ты услышишь, что в ответ
на вызов алых уст я прячу взгляды,
тогда считай, что мне спасенья нет.
II
Как садовод, смиренно, терпеливо
вершу я повседневную страду
и каждый миг свой отдаю труду,
распределяя время бережливо.
Убытка не боюсь, не жду наживы,
а потому им счета не веду
и семя высеваю в борозду
без промедленья, но неторопливо.
Покуда час последний не пробьет,
я поглощен заботою земною:
по осени снимать я должен плод,
сажать, полоть и прививать весною;
когда ж из рук мотыга упадет,
узнаете, что смерть пришла за мною.
О ветер, ты предвестник этого запретного часа.
О поблекшие эпохи,
переживающие последнюю осень.
Предчувствуя конец, простились горизонты
со стаями птиц перелетных,
и лепестки цветов, похожие на клавиши, опали.
Ветер времени рвет космическую материю,
и эта музыка
разносится как пропаганда по балконам,
скрипит несмазанными флюгерами
и расцветает в окрестных пейзажах.
О ветер, вдохновляющий
железную диктатуру,
которая сотрясает государство!
О толпы людей,
сияющих,
и поющих,
и возносящихся сердцем!
Закат загорается бунтом кровавым
и озаряет предместья,
взлохмаченные деревья
подаяния просят под окнами,
заводы воспламенились
багровым вечерним пожаром,
а в прозрачном небе
самолеты
выписывают сложные фигуры.
Шумящие шелком знамена
повторяют пролетарские призывы
и разносят их по городам.
На романтическом митинге перед отъездом
и ты и я плачем,
но я коплю надежду на встречу.
Разбитая станция
остается в твоих руках,
и обморок твой на перроне —
высочайшая нота прощанья.
Я целую твою фотографию в поезде,
испуганно убегающем в потемки,
пока сухие листья опадают на наши с тобой дороги.
Скоро поезд поднимется в горы.
Как великолепна
география Мексики!
Виды ее с высоты самолета,
невыразимые вершины политической экономии —
густой дым фабрик,
теряющийся в тумане
времени,
и эклектический гомон
стихийных восстаний.
Всю ночь напролет
солдаты
изливают душу
в песнях.
Но вражеская артиллерия
выслеживает нас
и не щадит красот природы.
Тяжелые громыхания
вселяют в нас внутренний трепет,
и рушится прелесть горных панорам.
Воинские составы
идут во все четыре стороны света.
Боевое крещение —
это неразбериха,
в которой мужчины
азартно играют в карты,
а также в самопожертвование.
О, этот военный поезд,
мы в нем и пели и делали Революцию.
Никогда прежде я не был ближе к смерти.
Однако вечер я провожу с тобою в негаснущем
свете воспоминаний,
но неожиданно входят другие,
заглушая и наше понимание событий,
и сомнительные картинки на полях гороскопа.
А там, далеко,
беременные женщины
остались молиться
за сражающихся
каменному Иисусу.
По окончании бойни
ветер вторично
рвет в клочья
кружево сновидений…
Зарю моих стихов я отрясаю
на сопротивление вражеских сердец,
и хладное дыхание столетий
ласкает мой горячий лоб,
пока в величественное забвенье
уходят дорогие имена.
вернуться
вернуться
вернуться
вернуться