Эпиграммы
Перевод В. Столбова
«Девушки, вы, что прочтете когда-нибудь эти стихи…»
Девушки, вы, что прочтете когда-нибудь эти стихи
И с грустным волненьем подумаете о поэте.
Знайте, что я написал их для девушки точно такой же как вы,
И что все это было напрасно.
«Мне сказали, что ты полюбила другого…»
Мне сказали, что ты полюбила другого,
И тогда я пошел в свою комнату
И отделал правительство в резкой статье.
И меня посадили в тюрьму…
«Я отомстить тебе хотел бы так…»
Я отомстить тебе хотел бы так:
Чтобы однажды ты раскрыла книгу — творенье знаменитого поэта —
И прочитала в ней вот эти строки, которые писал он для тебя.
Но чтоб не знала ты, что — для тебя.
«Внезапно во тьме завизжала сирена…»
Внезапно во тьме завизжала сирена.
Бесконечный голос тревоги.
Мрачно завыла сирена
Пожарной машины, а может быть, санитарной,
Белой машины смерти.
Этот звук словно крик кобылицы в ночи.
Он все ближе и ближе,
Он растет и растет и падает,
Он растет и растет и падает
И удаляется,
Спиралью вонзаясь в сознанье.
Но ни смерть, ни пожар, ничего не случилось.
Это проехал Сомоса.
«За монастырем, возле самой дороги…»
За монастырем, возле самой дороги
есть кладбище для отслуживших вещей;
почиют там в мире дырявые шины, осколки
стекла, черепки от посуды, погнутая проволока,
старый пластик, железо ржавое,
жесть, опилки, пустые коробки от сигарет,
и все они ждут воскрешенья, как мы.
«Слышались выстрелы ночью…»
Слышались выстрелы ночью,
Слышалась возле погоста…
Кто знает, кого убили, если убили кого-то.
Никто ничего не знает…
Слышались выстрелы ночью,
А почему — неизвестно.
«По этим улицам он проходил…»
По этим улицам он проходил, голодный и рваный,
Без единого песо в кармане.
Стихи его знали одни лишь поэты, гулящие девки и нищие.
Он никогда не бывал за границей,
Зато побывал в тюрьме.
Нынче он умер.
И над могилой его нет надгробья.
И все же
Вспомните его, когда у вас будут турбины,
И мосты из железа, и житницы из серебра,
И неподкупные правители.
Потому что в поэмах и песнях он очистил народный язык,
Тот язык, на котором однажды написаны будут законы,
Конституция, торговые договоры и любовные письма.
Рассвет
Перевод В. Столбова
Вот уже петухи запели.
Твой пропел, соседка Наталия,
И твой тоже пропел, кум Хусто.
Поднимайтесь с кроватей, вставайте с циновок!
Послышалось мне, что в лесу закричали уже обезьяны.
Время огонь раздуть в очаге. И вынести ведра.
Свечи зажгите, я видеть хочу ваши лица.
Где-то на ранчо залаяла громко собака,
И лаем тотчас отозвался мохнатый приятель ее.
Время очаг разжигать, соседка Хуана.
Тьма загустела, как это обычно бывает перед рассветом.
Вставайте-ка Чико и Панчо. Вставайте, ребята!
Время седлать жеребца.
Время на воду лодку спустить.
Сон разлучил нас — ведь каждому снится свое,
Но, пробудившись, мы снова едины.
Ночь наступает, уводит с собою все тени и страхи.
И скоро увидим мы синюю-синюю воду,
Землю увидим в цветах и плодовых деревьях, которых в ночи не видать.
Вставай ты, Хуан Никарагуа, мачете бери.
Немало сорной травы тебе еще выполоть надо.
Мачете бери и гитару свою не забудь.
Ухала в полночь сова, а около часу — филин кричал.
Черной, беззвездной, безлунной была эта ночь.
На острове нашем рычали во тьме ягуары.
И с берега озера им откликались собратия их.
Но уже улетел мрачный покойо, кричавший:
«Ходидо! Ходидо!»[217]
И скоро каскаль[218], наш горнист, пропоет:
«Компаньеро! Компаньера!»
От восходящего света тень, как вампир, улетает.
Вставайте-ка все! Все, как один, поднимайтесь!
(Уже петухи славят зорю.)
Да дарует господь вам хорошие дни!
ПАНАМА
РИКАРДО МИРО[219]
Перевод Б. Дубина
Последняя чайка
Колеблясь бахромою покрывала,
что ткет закат из облачного дыма,
мелькнули чайки и промчались мимо
к безвестным взморьям за полоской алой.
И только эта тенью запоздалой
осиротело и неутомимо
ныряет в клочьях сумрачных, гонима
тоской по стае, что уже пропала.
Затеплилась звезда вечеровая
и вслед за чайкой, мчащейся далеко,
дозором тронулась, не отставая…
вернуться
219