Первый выезд
Картонный конь мой бьет копытом рьяно.
Навстречу солнцу еду налегке,
как начитавшийся Эспландиана,
испанец с шпагой тоненькой в руке.
Первый поступок
Свой идеал из дыма я лепил,
хоть мудрый Прометей прибегнул к глине.
Кол в горле, сигареты первой пыл,
при слове «дым» не вспомнится и ныне.
Творчество
Бесцельные старанья муравья.
Да, после всех усердий и усилий,
так по себе и не оставлю я
ни дерева, ни книги и ни сына.
Отъезд
Я, сапоги обув, отъезда жду,
прощаюсь, плавно воздевая руки.
Мне возвращение сулит беду,
болота, горы. Жаль! Прощайте, други.
Эпитафия
За все я чистым золотом платил,
неведомому богу бил поклоны,
в нем Красоту и Правду я почтил,
но мертвым здесь возлег на смерти лоно.
РИКАРДО МОЛИНАРИ [61]
Ода пампе
Перевод Н. Горской
I
Во мне — в простор спокойный, и пальмы стремительная неподвижность —
исхлестаны ветки ветром небес вечерних, —
земля родная, гляжу на тебя и в ласковом умиранье вижу
рожденье
мечты и тайны.
С высоких и желтых пастбищ к закатному солнцу взмывают
жесткие листья и полные грусти
колосья нагие,
и улетают последние птичьи стаи;
к тебе навсегда прикован, ищу я снова
прозрачную боль твоей ностальгии,
ищу мою тень, что блуждает по этому краю.
Дикая утка, как сердце мое, одинока
в начале марта!
В тебя, о пампа, стекаю рассветом росным
и возвращаюсь в недра, подобно грозам;
кричу, и только травы мой зов услышат
и бег почуют — как ветра вспышку.
Просторы неба, трава и тучи, страна глухая,
где только ветер рождает ветер,
не отдыхая!
К тебе, о пампа, земля печальной я сладкой неги,
льнут сердцем дети
твоих багряных
и темных далей!
И только утка взлетает в марте!
II
За летом вослед уплывает ветер и развевает
тонкую пыль и семена черной травы,
а день и весел и светел, как свежий цветок, облитый
кристальной прохладой воздушной струи.
Под пышной короной колышется свет, не замечая
длинных теней на ладони долины,
не слыша журчанья скудеющих вод и не зная,
как темные всплески качают камыш.
И песня во мне оживает:
Свистел, порхая,
вечерний ветер,
как птица — темный —
на свежей ветке.
Влюбленных радость
нельзя измерить;
проказник ветер
ерошит перья.
Ручьи ослепли
при нашей встрече,
но все ж их речи
звучат сердечно.
Влюбленных радость
конца не знает.
Забвенье лучше,
чем расставанье.
Полночный ветер,
бессменный сторож,
бродил по морю,
по волнам черным.
Приходит радость
с прохладой первой:
сквозь тьму несешься,
а песня — в сердце.
И ветер веет,
о мать, ты знаешь, так сладко веет!
И только утка взмывает в марте!
III
Тобой плененный влюбленный пленный, смотрю, как ты грустишь в томленье,
и наблюдаю сезонов смену —
то гнет туманов и буйство ливней, то вдруг разливы
различных красок, цветов пыланье и трав рожденье —
зеленых пастбищ — до неба — пламя;
и куропатка бормочет что-то и ввысь внезапно
дрожащей каплей взмывает плавно.
Тобой любуясь, не удручаюсь я этой сменой и без печали
слежу, как лето пройдет бесследно, в забвенье канет,
но не угаснет — оно как искра в кострах нетленных;
судьбы веленьем я вольный странник под облаками,
я словно птица твоих бескрайних, безмерных далей.
Приходит осень, и барабаны скорби своим раскатом
равнину ранят и предвещают бурю.
ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС [62]
Перевод С. Гончаренко
Улицы Буэнос-Айреса
Улицы Буэнос-Айреса,
вы — сердцевина моего сердца.
Не бодрые проспекты,
замученные спешкой пешеходов,
а вы, переулки тихих предместий,
вы, незнакомые с кроткими кронами деревьев,
улицы окраин,
где мрачные лачуги,
подавленные бессмертным пространством,
боятся утонуть в долгом просторе
равнины и неба.
Всем, кто истосковался по живой душе человечьей,
вы обещаете счастье:
на ваших перекрестках братаются жизни,
вырвавшиеся на волю из заточенья квартир.
Низкий поклон вам хотя бы за то, что по вашей брусчатке
шагает с решительностью заблужденья
надежда.
Ваши извивы — как колыхание флагов,
реющих на семи ветрах поднебесья.
Пусть же на древке моих стихов
заплещут эти знамена.
Монета
В ту промозглую ночь,
когда мы отчалили от пристани Монтевидео,
я зачем-то швырнул с верхней палубы в море монету.
Она, сверкнув в луче, канула в мутную воду —
осколок света, тотчас проглоченный временем и темнотой.
И вдруг я понял, что сделал нечто непоправимое.
Я навязал истории мирозданья
помимо собственной судьбы, сотворенной
из любви, тревог и тщетного непостоянства,
еще и судьбу этого металлического кружочка,
который теперь, хочешь не хочешь, существует
на равных правах со мной.
Быть может, волны успокоят его в вязкой пучине
или увлекут в незапамятные моря,
омывающие останки саксов и викингов.
Но как бы там ни было, а только отныне
рядом с каждым прожитым мною мгновеньем
я ощущаю мгновенье, прожитое этой монетой.
Иногда меня терзают угрызения совести.
Но чаще всего мучит зависть:
я завидую своему медному собрату,
который, как и я, заблудился в лабиринте времен,
но, в отличие от меня,
не подозревает об этом.
вернуться
61
вернуться
62