И всё ж от этой улицы до той
я собирал оброненные листья,
и наблюдали пристально за мной
прохожих озадаченные лица.
То солнце жгло, то дождик лил — всего
не перескажешь. Так длинна дорога
от этого порога до того
и от того до этого порога.
И все-таки в том стареньком дому
всё нашими населено следами,
и где-то там, на чердаке, в дыму,
лежит платок с забытыми слезами.
От этого и до того огня
ты шила мне мешок для провианта.
Ты звездную одела на меня
рубаху. Ты мешок мой проверяла.
От этого порога до того
я шел один среди жары и стужи,
к бокам коней прикладывал тавро,
и воду пил, толок я воду в ступе.
Я плыл по рекам и не знал — куда,
и там, пока плыла моя пирога,
я слышал, как глаголила Кура —
от этого и до того порога.
1959
В СИГНАХИ[65], НА ГОРЕ
Я размышлял в Сигнахи, на горе,
над этим миром, склонным к переменам.
Движенье неба от зари к заре
казалось мне поспешным и мгновенным.
Еще восхода жив и свеж ожог,
и новый день лишь обретает имя,
уже закатом завершен прыжок,
влекущий землю из огня в полымя.
Еще начало! — прочности дневной
не научились заново колени.
Уже конец! — сомкнулось надо мной
ночное благо слабости и лени.
Давно ли спал младенец-виноград
в тени моей ладони утомленной?
А вот теперь я пью вино и рад,
что был так добр к той малости зеленой.
Так наблюдал я бег всего, что есть,
то ликовал, то очень огорчался,
как будто, пребывая там и здесь,
раскачивал качели и качался!
1962
Карло Каладзе[66]
«Летит с небес плетеная корзина…»
Летит с небес плетеная корзина.
Ах, как нетрезвость осени красива!
Задор любви сквозит в ее чертах.
В честь истины, которую мы ждали,
доверимся младенчеству маджари [67]!
А ну-ка чашу! Чашу и черпак.
Опустимся пред квеври на колени,
затем поднимем брови в изумленье:
что за вино послал нам нынче Бог!
Пылают наши щёки нетерпеньем,
и, если щёки не утешить пеньем,
что делать нам с пыланьем наших щёк?
Лоза хмельная ластится к ограде.
Не будем горевать о винограде —
душа вина бессмертна и чиста.
Пусть виночерпий, как и подобает,
услады виноградарям добавит —
им подобает усладить уста.
1961
«Когда расцеловал я влагу…»
Когда расцеловал я влагу
двух глаз твоих и совершенство
их нежной мрачности постиг,
сказал я: я имел отвагу
жить на земле и знать блаженство
я жил, я знал, и Бог простит.
Сегодня я заметил странность,
увы, заметил я, что море
твой образ знает и творит:
в нём бодрствует твоя усталость,
и губы узнают в нём горе
тех слёз твоих, о, слёз твоих.
1966
«Я повторю: „Бежит, грохочет Терек“…»
А. Твардовскому[68]
Я повторю: «Бежит, грохочет Терек».
Кровопролитья древнего тщета
И ныне осеняет этот берег:
Вот след клинка, вот ржавчина щита.
Покуда люди в жизнь и смерть играли,
Соблазном — жить — их Терек одарял.
Здесь нет Орбелиани [69] и Ярали [70],
Но, как и встарь, сквозит меж скал Дарьял.
Пленяет зренье глубина Дарьяла,
Познать ее не все обречены,
Лишь доблестное сердце выбирало
Красу и сумрак этой глубины.
— Эгей! — я крикнул. Эхо не померкло
До этих пор. И если в мире есть
Для гостя и хозяина проверка, —
Мой гость, проверим наши души здесь.
вернуться
70
Ярали (из рода Шаншиашвили) — последний придворный поэт грузинских царей, друг Гр. Орбелиани.