Мчится Конь — без дорог, отвергая дорогу любую.
Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.
Мчись, Мерани, пока не паду я на землю сырую!
С ветром бега смешай моих помыслов мрачную бурю!
1842
Галактион Табидзе[3]
ПЕРСИКОВОЕ ДЕРЕВО
Опять смеркается, и надо,
Пока не смерклось и светло,
Следить за увяданьем сада
Сквозь запотевшее стекло.
Давно ли, приминая гравий,
Я здесь бродил, и на виду,
Словно букет меж чистых граней,
Стояло дерево в цвету.
Как иноземная царевна,
Казало странные черты,
И пахли горько и целебно
Им оброненные цветы.
Его плодов румяный сахар
Я собирал между ветвей.
Оно смеялось — добрый знахарь
Той детской радости моей.
И всё затем, чтоб днем печальным
Смотреть немея, не дыша,
Как в легком выдохе прощальном
Возносится его душа.
И — всё охвачено верченьем,
Круженьем, и в глазах темно.
Как будто в небе предвечернем,
В саду моём красным-красно.
Сиротства огненный оттенок
Ложится на лицо и грудь,
Обозначается на стенах
В кирпич окрашенная грусть.
Я сам, как дерево седое,
Внутри оранжевой каймы,
Над пламенем и над водою
Стою в предчувствии зимы.
1915
МЕРИ
Венчалась Мери в ночь дождей,
И в ночь дождей я проклял Мери.
Не мог я отворить дверей,
Восставших между мной и ей,
И я поцеловал те двери.
Я знал — там упадают ниц,
Колечком палец награждают.
Послушай! Так кольцуют птиц!
Рабынь так рабством утруждают!
Но я забыл твое лицо!
Твой профиль нежный, твой дикарский,
Должно быть, тёмен, как крыльцо
Ненастною порой декабрьской?
И ты, должно быть, на виду
Толпы заботливой и праздной
Проносишь белую фату,
Как будто траур безобразный?
Не хорони меня! Я жив!
Я счастлив! Я любим судьбою!
Как запах приторен, как лжив
Всех роз твоих… Но Бог с тобою.
Не ведал я, что говорю, —
Уже рукою обрученной
И головою обреченной
Она склонилась к алтарю.
И не было на них суда —
На две руки, летящих мимо…
О, как я молод был тогда.
Как стар теперь.
Я шел средь дыма,
Вкруг дома твоего плутал,
Во всякой сомневался вере.
Сто лет прошло. И, как платан[4],
Стою теперь.
Кто знает, Мери,
Зачем мне показалось вдруг,
Что нищий я? И в эту осень
Я обезумел — перстни с рук
Я поснимал и кинул оземь?
Зачем «Могильщика» я пел?
Зачем средь луж огромных плавал?
И холод бедственный терпел,
И «Я и ночь»[5] читал и плакал?
А дождик лил всю ночь и лил
Всё утро, и во мгле опасной
Всё плакал я, как старый Лир,
Как бедный Лир, как Лир прекрасный.
1915
СНЕГ
Лишь бы жить, лишь бы пальцами трогать,
Лишь бы помнить, как подле моста,
Снег по-женски закидывал локоть,
И была его кожа чиста.
Уважать драгоценную важность
Снега, павшего в руки твои,
И нести в себе зимнюю влажность
И такое терпенье любви.
Да уж поздно. О милая! Стыну
И старею.
О, взлёт наших лиц —
В снегопаданье, в бархат, в пустыню,
Как в уют старомодных кулис.
Было ль это? Как чисто, как крупно
Снег летит… И наверно, как встарь,
С январем побрататься нетрудно.
Но минуй меня, брат мой, январь.