Я охотник. С тяжелою ношей
Прихожу и сажусь у огня.
Я смеюсь этой темною ночью,
Я один — и довольно с меня!
Сказки сказываю до рассвета
И пою. А кому — никому!
Я себе открываю всё это.
Я-то всё рассужу и пойму.
Я по бору хожу. Слава бору!
Город — там, где отроги темны.
Мне не видно его. Слава Богу,
Даже ветер с другой стороны.
Только облако в небе. Да эхо.
Да рассвет предстоящего дня.
Лишь одно только облако это, —
Нет знакомых других у меня!
С длинным посохом, долгие годы,
Одинокий и вечный старик,
Я брожу… И, как крепость свободы,
В чаще леса мой домик стоит!
1946
БЕГСТВО ОТ ТЕБЯ В МЦХЕТУ
О, как дожди в то лето лили!
А я бежал от нас двоих.
Я помню мертвенные лики
Старух молящихся,
До них, —
О, не было до них мне дела,
Их вид меня не поражал.
Я помню лишь, как ты глядела,
Как улыбалась…
Я бежал!
И здесь, в старинной Мцхете вещей,
Смеялся я, от солнца слеп,
Но в этой клинописи вечной
Твоей руки я видел след.
Ты здесь играла, рисовала,
Ты и тогда была умна
И камням этим раздавала
Иероглифы и имена.
Гора лежала, словно буйвол, —
Так тяжела и высока,
У ног ее, в движенье буйном,
Текла и падала река.
И ворот неба был распахнут,
И синевою обжигал,
И луг был заново распахан…
А я — всё от тебя бежал!
Зеленые, как у рыбачки,
Глаза мне виделись твои, —
Я словно в каменной рубашке
Спасался от твоей любви.
Я помню плач и конский храп.
Как долго мной ты помыкала!
Я гордо превращался в храм,
Но… это мне не помогало!
1948
ГАГРА[152]
Меж деревьев и дач — тишина.
Подметание улиц. Поливка.
Море… поступь его тяжела.
Кипарис… его ветка поникла.
И вот тонкий, как будто игла,
Звук возник и предался огласке:
Начинается в море игра —
В смену темной и светлой окраски.
Домик около моря. И ты,
Только ты, только я — в этом доме.
И неведомой формы цветы
Ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна:
Море, море вокруг — без предела.
Спали мы. И его глубина
Подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
И оно нас в себя принимало.
И текло по плечам, по рукам,
И легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода, —
Литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы, и тогда,
Что недолго все это продлится.
Всё смешается: море и ты,
Вся печаль твоя, тайна и прелесть,
И неведомой формы цветы,
И травы увядающей прелость.
В каждом слове твоем — соловьи
Пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
Твои волосы низко спадали…
Снова море. И снова бела
Кромка пены. И это извечно.
Ты была? В самом деле была,
Или нет? Это мне неизвестно.
1950
КОНЕЦ ОХОТНИЧЬЕГО СЕЗОНА
Октябрь. Зимы и лета перепалка.
Как старый фолиант без переплёта —
потрепанная ветром ветхость парка.
И вновь ко мне взывает перепёлка.
Зовет: — Приди, губитель мой родимый.
Боюсь я жить в моем пустынном поле.
Охотник милосердный и ретивый,
верши судьбу моей последней боли. —
Но медлю я в ночи благословенной,
украшенной созвездьями и тишью.
И безнадежно длится во вселенной
любовь меж мной и этой странной птицей.
С ТЕХ ПОР
Сколько хлопьев с тех пор,
сколько капель,
сколько малых снежинок в снегу,
сколько крапинок вдавлено в камень,
что лежит на морском берегу,
сколько раз дождик лил по трубе,
сколько раз ветерок этот дунул, —
столько раз о тебе, о тебе,
столько раз о тебе я подумал!