Выбрать главу

1962

«Когда бы я, не ведая стыда…»

Когда бы я, не ведая стыда, просил прохожих оказать мне милость иль гения нелепая звезда во лбу моём причудливо светилась, —
вовек не оглянулась бы толпа, снедаемая суетой слепою. Но я хотел поцеловать тебя и потому был окружен толпою.
Пойдем же на вокзал! Там благодать, там не до нас, там торопливы речи. Лишь там тебя смогу я целовать — в честь нашей то ль разлуки, то ли встречи.

1962

В ПОЕЗДЕ

Между нами — лишь день расстоянья. Не прошло еще целого дня От тебя — до меня, до сиянья Глаз твоих, провожавших меня.
А за окнами — горы и горы. Деловое движенье колес. День. О Господи! Годы и годы Я твоих не касался волос!
Я соседа плечом задеваю. «Эхе-хе!» — я себе говорю. Разговор о тебе затеваю. У окошка стою. И курю.

1963

ДАЧНАЯ СЮИТА

Старомодные тайны субботы соблюдают свой нежный сюжет. В этот сад, что исполнен свободы и томленья полночных существ,
ты не выйдешь — с таинственным мужем ты в столовой сидишь допоздна. Продлевают ваш медленный ужин две свечи, два бокала вина.
И в окне золотого горенья все дыханья, все жесты твои внятны сердцу и скрыты от зренья, как алгетских садов соловьи.

ПЕСНЯ

Я, как гроза, угрюм. А ты горда, как город, превзошедший города красой и славой, светом и стеклом. И вряд ли ты займешься пустяком души моей. Сегодня, как всегда, уходят из Тбилиси поезда.
Уходят годы. Бодрствует беда в душе моей, которая тверда в своей привычке узнавать в луне твое лицо, ниспосланное мне. Но что луне невзрачная звезда! Уходят из Тбилиси поезда.
Уходит жизнь — не ведаю куда. Ты не умрешь. Ты будешь молода. Вовеки оставайся весела. Труд двух смертей возьму я на себя. О, не грусти в час сумерек, когда уходят из Тбилиси поезда.

1966

«Он ждал возникновенья своего…»

Он ждал возникновенья своего из чащ небытия, из мглы вселенной. Затем он ждал — всё к этому вело — то юности, то зрелости степенной.
Печально ждал спасения любви, затем спасенья от любви печальной. Хвалы людей и власти над людьми он ждал, словно удачи чрезвычайной.
Когда он умер, он узнал про смерть, что только в ней есть завершенность жеста. Так первый раз сумел он преуспеть вполне и навсегда, до совершенства.

«Родное — я помню немало родных…»

 Родное — я помню немало родных и лиц, и предметов… Но сколько? Родное — всего лишь холодный родник, потрогаешь камень — и скользко, и чисто,             и весело,                           и глубоко. Дышать там легко, а видать — далеко. В подоле горы, в подоле горы подольше гори, подольше гори… А он говорит и на солнце горит, и всё это так не расскажется. О сердце, немало ты примешь обид и всё же потом не раскаешься…

МАСШТАБЫ ЖИЗНИ

Как комната была велика! Она была, как земля, широка И глубока, как река. Я тогда не знал потолка Выше ее потолка. И все-таки быстро жизнь потекла, Пошвыряла меня, потолкла… Я смеялся, купался и грёб… О детских печалей и радостей смесь: Каждое здание — как небоскрёб, Каждая обида — как смерть! Я играл, и любимой игрой Был мир — огромный, завидный: Мир меж Мтацминдою и Курой, Мир меж Курой и Мтацминдой… Я помню: у девушки на плечах Загар лежал влажно и ровно, И взгляд ее, выражавший печаль, Звал меня властно и робко. Я помню: в реке большая вода, Маленькие следы у реки… Как были годы длинны тогда, Как они сейчас коротки!