Читать онлайн "Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной" - Бараташвили Николоз - RuLit

Вознесен над Евфратом и Тигром, сверху вниз я смотрел на века, обведенные смутным пунктиром, цвета глины и цвета песка.

И клонилась, клонилась средь ночи к Междуречью[84] моя голова. Я без страха глядел в его очи, словно в очи заснувшего льва.

Там, вверху, я оплакал утрату тех времен, что теперь далеки, когда белая темень Урарту[85] вдруг мои осенила зрачки.

И когда в повороте капризном промелькнул, словно тень меж ресниц, дорогой и таинственный призрак шумерийских и хеттских границ [86].

Приласкать мои руки хотели, — но лишь воздух остался в руках, — голубей, обитавших в Халдее [87], в разоренных ее облаках.

Что-то было тревожное в этом вихревом и высоком дыму, белым цветом и розовым цветом восходившем к лицу моему.

О, куда бы себя ни умчала, свой исток да припомнит река! Кровь моя обрела здесь начало и меня дожидалась века.

В скольких женщинах, скольких мужчинах билась пульсов моих частота. Так вино дозревает в кувшинах и потом услаждает уста.

И пока тяжелы мои корни посреди занесенных полей, я — всего лишь подобие кроны над могилою этих корней.

Я, как к женщинам, шел к городам. Города, был обласкан я вами. Но когда я любил Амстердам, в Амстердаме я плакал о Хвамли.

Скромным жестом богини ко мне протянула ты руки, Эллада [89]. Я в садах твоих спал, и во сне видел Хвамли я в день снегопада.

О Эмпайр [90], по воле твоей я парил высоко над Гудзоном [91]. Сумма всех площадей и полей представлялась мне малым газоном.

Но твердил я: — О Хвамли, лишь ты, лишь снегов твоих вечный порядок, древний воздух твоей высоты так тяжел моим лёгким и сладок.

Гент[92], ответь мне, Родос [93], подтверди — вас ли я не любил? И не к вам ли я спешил, чтоб у вас на груди опечаленно вспомнить о Хвамли?

Благодарствуй, земля! Женских глаз над тобой так огромно свеченье. Но лишь раз я любил. И лишь раз всё на свете имело значенье.

Воплотивший единственность ту, Хвамли, выйди ко мне из тумана, и вольюсь я в твою высоту — обреченный, как сын Амирана.

Увы, ущелие пустое! Давно ли в сетке гамака желтело платьице простое, как птица в глубине силка?

Давно ли женщина глядела глазами чуть наискосок? Кто улетел? Что улетело и след впечатало в песок?

Давно ль смородиной зеленой играли пальчики любви и на веранде застекленной шел спор меж милыми людьми?

Но кто ж возник здесь? Что возникло? Кто плакал и не вытер слёз? Какой бесчинствовал возница? Куда увез? Зачем увез?

Под сенью бедного ореха чего я жду? Кого я жду? Какого голоса и смеха? Какого шепота в саду?

Так утром, при погоде славной, я шел меж опустевших дач, овеянный печалью сладкой и предвкушеньем неудач.

Я книгочей, я в темень книг глядел, я звездочет, я созерцал пространство, невежда, я не ведал — где предел любви, что беспредельна и прекрасна.

Есть край бескрайним лепетам молитв, и мера есть безмерным лептам плача. Как я молился! Сколько слёз пролил! Избыток муки — вот моя удача.

Я ранен был, и мертв, и снова жил, и, в бесконечной грусти мирозданья, грущу о том, что мало послужил оплошности чрезмерного страданья.

Тот снег — в ожидании нового снега, скажу лишь о нём, остальное я скрою. И прошлой зимой длилось действие неба над Шхелдою, над осиянной горою.

Свеченья и тьмы непрестанная смена — вот опыт горы, умудряющий разум. Тот снег в ожидании нового снега — в недвижности, но и в азарте прекрасном.

Неистовый дух, вечно алчущий света, молящийся, страждущий и дерзновенный. Тот снег в ожидании нового снега. Далекая Шхелда и сумрак вселенной.

Я сравнивал. Я точен был в расчетах. Я применял к предметам власть свою. Но с тайною стихов неизреченных что мне поделать? С чем я их сравню?

Не с кладом ли, который вдруг поранит корыстный заступ, тронувший курган? Иль равен им таинственный пергамент, чей внятный смысл от всех сокрыл Кумран [95]?

Иль есть в них сходство с недрами Армази, присвоившими гибель древних чаш? Их черепки сверкнут светлей алмаза, но не теперь, — когда настанет час.

Иль с Ванскими пещерами [96]? Забава какой судьбы в тех знаках на стене? Или с Колхидой [97], копья и забрала хранящей в темноте и тишине?