Слушай-ка, братец, в деревне, где ставлю горшок я на пламя
Двое мерзавцев таких со мною соседствуют близко.
Добрые люди — Пеледой из них одного окрестили,
Ну, а другому, лентяю, присвоили прозвище — Слункюс.
Знаешь небось, до чего наш бурас додуматься может,
Да особливо когда на свадьбе хватит хмельного
И принимается тотчас откалывать шутки по-свински.
Только сравнялся год, как живу я в этой деревне, —
Просто сказать, новичок, и поэтому нравов соседских,
Также лукавства и плутней еще не узнал, — и, однако,
Эти Пеледа и Слункюс, которых не жалуют люди,
Столь мне страшны, что поджилки трясутся, когда их завижу.
Ты вот послушай, дружище, — о дивах таких ты узнаешь,
Что у тебя, старика, волосья подымутся дыбом.
Избы у этих скотов, когда б на них ни взглянул ты,
Землю хоть всю обшарь, не найдешь запущенней, право;
Вверх подымешь глаза — увидишь дырявую крышу,
Ветер гуляет по ней, громыхая дранкою ветхой,
Исподволь — здесь и там — заплаты срывает гнилые.
Весь покосился конек, и скрипят стропила, шатаясь,
Слеги косые торчат, посередке тяжко свисают,
Прутьями между собой скреплены или просто мочалой.
Если же в избы заглянешь, то страшно, братец мой, станет!
То ль это хлевы свиные, то ль грязные конские стойла,
Ибо, куда ни подайся, повсюду кучи навоза.
Ведь и свиней-то в жилье, подлецы, держать не стыдятся,
А подивишься тому — начинают еще и браниться.
Вот и намедни случилось: с Пеледой на улице встретясь,
Стал я за свинскую жизнь его отчитывать крепко,
На подобающий путь обратить неряху желая:
«Как ты, боров, живешь? Иль стыд потерял без остатка,
Ты ведь, соседушка милый, как жук, толчешься в навозе,
Ведь с головы до пят, как жук, пропах ты навозом.
Мимо хибарки твоей проезжал лишь позавчера я,
Чтоб хорошенько вглядеться, нарочно остановился,
Долго смотрел, как вдруг беспокойно заржал жеребец мой, —
С крыши упав, стропило меня едва не задело,
Там же, где было окно, проем один лишь остался.
Ты вот послушай, сосед, ты послушай, что дальше случилось:
Трое пестрых свиней с поросятами пестрыми вместе,
Будто бы резали их, провизжав истошно в хибарке,
Вдруг через окна во двор рванулись, словно шальные.
Дива такого вовеки не видывал, честное слово,
Так изумился, что дыбом волосья на темени встали.
Ты, ободранец, с бродягой и пьяницей Слункюсом в паре,
Этак являться на люди ужель ничуть не стыдишься?
Оба вы даже свиней худых пасти недостойны,
А поглядишь — так всегда с честными соседями рядом,
Вы подле сватов спешите усесться на свадебном пире.
Все норовите вы сладко пожрать да попьянствовать вдосталь.
Если бы милость свою оказало начальство большое,
Дрянь такую изгнав поскорей из нашей деревни,
Ибо мы все из-за вас понемногу пованивать стали».
Так я Пеледе сказал. Услышав это, схватил он
Палку и тотчас меня по спине огрел, как разбойник,
И не случись, по счастью, там подле Сельмас почтенный,
Верно, меня бы на месте тогда и убил этот изверг.
Вот какие раздоры бывают, когда по-соседски
Увещевать начинаешь разбойника чистосердечно
И побранить его малость решаешься, увещевая».
Пиру конец приходил, и уже иссякли рассказы, —
Вдруг ходуном заходила земля от края до края,
Из-за стола повскакали в испуге пьяные гости
И повалили на двор, теснясь, как стадо овечье,
Так что одни без глаз в толчее суматошной остались,
Ну, а другие — руками-ногами там поплатились.
Только была пустяковой причина переполоха,
Дела-то было всего, что Дочис и шестеро парней
Стали, горох молотя, колотить беспощадно цепами, —
Так колотить, что и мыши в подполье пищать перестали,
И половина гостей искалеченной вмиг оказалась.
Но не дивитесь, друзья, услышав речи такие, —
Ведь ежегодно Дочис, дождавшись осени тучной,
В ужас приводит соседей, когда молотить начинает.
Столько, ох, сколько вреда натворил он нашей деревне,
Столько домов своротил и лесов да холмов разметал он.
Страшно, ей-богу, когда принимается Блеберса дядя,
Лаурас, повествовать о своих злоключеньях несчетных, —
Клеть да свинарник последний едва у него уцелели,
Также и дом у него глядит развалиной жалкой.
Этот Дочис, затевая дела непотребные, смотришь,
Множество вызвал в деревне раздоров, ссор, несогласий.
Сколько достойных соседей, дома побросав и хозяйство,
Поздней осенней порою скитается в поле холодном
Или, вконец обнищав, с котомкой идет побираться.
О бесконечных мытарствах хозяева, люди честные,
Судьям высоким не раз в Караляучюс жалобы слали,
Только суда все ждут, справедливости все не дождутся.
Знаем — прости господь, как лихое времечко наше,
Слезы людские презрев, над чужим измывается горем.
Но почему Дочис так беснуется каждую осень,
Из году в год почему он цепами так громыхает?
Люди, которых не раз шюпинисом он потчевал вкусным,
Все говорят, что Дочис оттого в сарае бушует,
Что поскорей загулять да забражничать рвется, пьянчуга.
После Михайлова дня{591}, на току орудуя цепом,
Слюни глотает, наглец, на корчму косится умильно…
Женку на помощь позвав, обмолотит кладей немного,
Веет поспешно потом, насыпает корзины до края
И подается в корчму — пропивать урожай без остатка.
Трепаный лен в кабак относит женка Дочиса
И, за бесценок отдав, к бутылке спешит приложиться.
Мало того — и детишек приводит, ничуть не смущаясь,
Прямо в кабак к муженьку, а сама — опять за бутылку.
В прошлом случилось году: к Плаучюнасу в дом на крестины
Блеберса добрый батрак, уважаемый Каспарас, вместе
С наглым Дочисом пошел, и туда же поехали Кризас
С Лаурасом; в гости к себе Плаучюнас соседей сзывая,
Выставить пообещал побольше напитков и снеди;
Званых гостей у него собралось без числа, но немало
Понабежало к нему и соседей неприглашенных.
Щедрому Кризасу в пояс поклон наш Каспарс отвесил,
Ну, а пьянчуга Дочис, подбочась, как советник пузатый,
И непристойно крича, на пирушке честной показался;
Клюкнуть уже успел пред Мартыновым{592} днем он изрядно,
Слюни глотая, наглец на яства косился умильно.
Блюда хозяин поставил с вареным и жареным мясом.
Так же радушно поднес кумовьям он булок пшеничных,
Гости честные в ряд за стол хозяйский уселись,
Ели, дружно хваля, кровяную похлебку и сало.