Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте
Случайным словом, вздохом невпопад.
Вы помните, как молчалив стал Данте,
Лишь в сновиденье посетивший ад.
1942
* * *
Ире
Бой шел всю ночь, а на рассвете
Вступил в село наш батальон.
Спешили женщины и дети
Навстречу нам со всех сторон.
Я на околице приметил
Одну девчонку лет пяти.
Она в тени столетних ветел
Стояла прямо на пути.
Пока прошли за ротой рота,
Она не опустила глаз
И взглядом пристальным кого-то
Разыскивала среди нас.
Дрожал росой рассвет погожий
В ее ресницах золотых.
Она на дочь мою похожей
Мне показалась в этот миг.
Казалось, все дороги мира
Сошлись к седой ветле, и я,
Себя не помня, крикнул: «Ира,
Мой птенчик, ласточка моя!»
Девчонка вздрогнула и, глядя
Колонне уходящей вслед,
«Меня зовут Марусей, дядя»,—
Сказала тихо мне в ответ.
«Марусей? Ах, какая жалость!» —
И поднял на руки ее.
Она к груди моей прижалась,
Дыханье слушала мое.
Я сбросил груз дорожных тягот.
«Ну что же, Ира, не ревнуй!» —
Всю нежность, что скопилась за год,
Вложил я в долгий поцелуй.
И по дорогам пропыленным
Вновь от села и до села
Шагал я дальше с батальоном
Туда, где дочь меня ждала.
1942
* * *
Письмо и карточка в конверте,
Написан четко адрес твой.
Обязан быть готовым к смерти
Солдат, не раз ходивший в бой.
Мы здесь привыкли к этой мысли
И, жажду жизни затая,
Висим на шатком коромысле
У самой грани бытия...
Пусть нелегко нам, ну так что же,
К нам век тревожный наш ревнив.
Мы чище сделались и строже,
Все суетное отстранив.
И мерой нас какой ни мерьте,
Как ни оценивайте нас,
Мы здесь в глаза глядели смерти,
И мы не опустили глаз!
1942
БОРИС ПАСТЕРНАК
СМЕРТЬ САПЕРА
Мы время по часам заметили
И кверху поползли по склону.
Вот и обрыв. Мы без свидетелей
У края вражьей обороны.
Вот там она, и там, и тут она —
Везде, везде, до самой кручи.
Как паутиною, опутана
Вся проволокою колючей.
Он наших мыслей не подслушивал
И не заглядывал нам в душу.
Он из конюшни вниз обрушивал
Свой бешеный огонь по Зуше.
Прожекторы, как ножки циркуля,
Лучом вонзились в коновязи.
Прямые попаданья фыркали
Фонтанами земли и грязи.
Но чем обстрел дымил багровее,
Тем равнодушнее к осколкам,
В спокойствии и хладнокровии
Работали мы тихомолком.
Со мною были люди смелые.
Я знал, что в проволочной чаще
Проходы нужные проделаю
Для битвы, завтра предстоящей.
Вдруг одного сапера ранило.
Он отползал от вражьих линий,
Привстал, и дух от боли заняло,
И он упал в густой полыни.
Он приходил в себя урывками,
Осматривался на пригорке
И щупал место под нашивками
На почерневшей гимнастерке.
И думал: глупость, оцарапали,
И он отвалит от Казани
К жене и детям вверх, к Сарапулю,—
И вновь и вновь терял сознанье.
Все в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья,—
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью.
Хоть землю грыз от боли раненый,
Но стонами не выдал братьев,
Врожденной стойкости крестьянина
И в обмороке не утратив.
Его живым успели вынести.
Час продышал он через силу.
Хотя за речкой почва глинистей,
Там вырыли ему могилу.
Когда, убитые потерею,
К нему сошлись мы на прощанье,
Заговорила артиллерия
В две тысячи своих гортаней.
В часах задвигались колесики,
Проснулись рычаги и шкивы.
К проделанной покойным просеке
Шагнула армия прорыва.