Распятый Тарас (в первой редакции он был прикручен веревками к бревну) думает не о себе, он даже не ощущает ожогов пламени, которое уже обнимает его, он кричит: «Занимайте, хлопцы, занимайте скорее… горку, что за лесом: туда не подступят они!»
Тарас умирает на возвышении и принародно, как и Остап, которому Гоголь даровал поистине красную смерть. Оставшись один — с горсткой таких же, как он, захваченных в плен козаков, — Остап ищет в чужой толпе хоть одно лицо, на которое он в муках мог бы опереться. Варшавская толпа, пришедшая посмотреть на казнь, смотрит праздно. «Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти!.. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:
— Батько! где ты? Слышишь ли ты?
— Слышу! — раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул».
Слово отца поднимает упавший дух Остапа. Оно же казнит отступника Андрия. Тот не в состоянии ни ответить Тарасу, ни пошевелиться. Андрий умирает один, одинокий, и даже труп его остается брошенным на растерзание птицам.
В судьбе младшего сына Тараса повторяется судьба Хомы Брута. Андрий отдается своей страсти, своему наслаждению. Он эгоизм любви к женщине ставит выше интересов товарищества. Андрий, как говорит Тарас Бульба, «мазунчик». О нем больше, чем об Остапе, волнуется мать, он, в свою очередь, более склонен к женской ласке, чем Остап.
«Смотри, сынку, не доведут тебя до добра бабы!» — предупреждает его Тарас.
И его «предвестие» сбывается. «Нежба», которой прельщается Андрий, приводит его в ряды неприятельского войска. Полячка, как русалка, «выныривающая из темной морской пучины», увлекает его в бездну.
Великое чувство, по Гоголю, все же чувство, которое любезно всем. «Умрем, как жених и невеста, на одной постели!» — говорят запорожцы. Андрий преступает эту заповедь. Погублю себя, шепчет он полячке, откажусь, кину, брошу, сожгу, затоплю.
Как ни прекрасна в повести Гоголя дочь воеводы, как ни обливается она слезами, оплакивая участь голодной матери и отца, как ни старается Гоголь вдохнуть в нее жизнь, она все равно остается «статуей». Несколько строк, посвященных матери Остапа и Андрия, перекрывают все попытки Гоголя показать ослепительную красоту женщины, которая смогла оторвать Андрия и от матери, и от товарищей, и от отчизны.
Старая бедная мать, вьющаяся над изголовьем сыновей своих, когда они спят в ночь перед отъездом на Сечь, ее причитания во время прощания, краткий очерк ее мгновенно Исчезнувшей жизни, в которой не было ни радости, ни счастья, — все это звучит грознее и величественнее, чем молитвы и стенания полячки, описания ее льющихся волос, опутывающих Андрия, ее снежно-белых плеч.
В полячке есть то, что сближает ее с роковыми женщинами Гоголя. И смеются ее уста, пишет Гоголь, и все она заливается смехом в тот момент, когда они знакомятся с Андрием, и все время усмешка блуждает на ее губах, как бы выдавая ее догадки о том, что «погибнет козак». Этот смех убийствен. Холод идет от этого смеха, как холодом веет от снежно-белого лба прекрасной полячки, ее снежных рук и снежных век.
Герой Гоголя ищет оправдания своей страсти. Он абсолютизирует страсть и ставит ее над «великим чувством», которому отдаются его отец и брат. «Отчизна есть то, чего ищет душа наша», — говорит Андрий. Душа для него принадлежность мира, а не какой-то земли. У нее нет родины. Когда ляхи входят в осажденный город и на улицах слышатся крики: «Наши, наши пришли!» — то «не слышал никто из них, — пишет Гоголь о полячке и Андрии, — какие „наши“ вошли в город». Для них в это мгновенье — мгновенье их поцелуя — нет «наших», для них есть только их «не на земле вкушаемые чувства».
Янкель говорит о «чужом одеянье», в котором он видел в городе Андрия: «Потому что лучше, потому и надел». «Так это, выходит, он… продал отчизну и веру?» — возмущается Тарас… «И ты не убил тут же на месте его, чертова сына?» И слышит в ответ: «За что же убить? Он перешел по доброй воле… Там ему лучше, туда и перешел».
Этих доводов не может принять Гоголь. И у души есть родина, настаивает он, и душа не душа, если покидает отечество.