А Минаев не убеждал его, а лил ему расплавленную горем душу.
– Много ведь не отплачено, и отплачивать поздно: застывает рука, срывается удар, забывается обида. А зарыдать бы, загудеть теперь же, чтобы сердце сжалось бы у всех за горы трупов, за схороненную в ямах жизнь.
Чуть прогонялась слеза и светлел Минаев.
– И-эх, разрыдались бы – и легкая родилась бы сила, сила громадная, доказанная. Не понимаешь меня?
– Понятно… О-очень, – отвечал застывшими губами Васин, – только куда же ты, Минай, милый?
– А в траншею. Я бы в клозет ушел сидеть да думать, да там людно, я в траншее схоронюсь. Пусти меня. Пусти меня. Не тянись ты. Отойди.
Минаев пошел тихой походкой в темное пристанище одинокой терзающей мысли.
Опускался и хоронился в черных глубинах холодных траншей человек, вдруг подумавший и затосковавший за весь мир, за все ужасы мира.
Кажется, что решит он там, разогнется, приподнимется, выйдет из темной ночи и, уже новый, полный сильных решений, скажет два слова, даже одно, одно только слово, и отклик боли, схороненной годами, пробежит у собравшихся сюда, под своды парка, мало наученных жизнью товарищей.
За десять минут до вечернего гудка снова в мастерских показался начальник. Он любил следить за рабочими в самые последние минуты: не моет ли кто-нибудь потихоньку руки, не переобувается ли?
Малецкий ужаснулся, когда увидел, что студент-практикант без спроса высшего начальства дал тормозной бригаде зеленого мыла, и теперь рабочие делили его по своим жестяным коробкам.
Малецкому надо было что-нибудь выдумать, чтобы скрыть это нарушение дисциплины. Он взял «книгу распоряжений», раскрыл текущие заметки и быстрым маршем направился к начальнику. Начальник очень любил эту книгу, просиживал с ней целые вечера и делал пометки о всех технических и дисциплинарных промахах мастеров и рабочих.
– Да, да, читайте-ка, – говорил он Малецкому. – Или идемте в конторку, заставьте конторщика.
Сели за стол.
Конторщик читал:
– «Сторож Власов выпустил вагон без пропуска…»
– Как! – вскипел начальник.
– Виноват, – с испуганной улыбкой привстал Малецкий, – есть объяснения.
– Ну?
Малецкий замер.
– Сторож заявляет, что в суматохе вследствие случая с Прохоровым, не заметил вагона.
Начальник снял пенсне, немного подумал. Тут только послышалось, как после затаенного дыхания Малецкий шумно набрал воздуха и сел.
Начальник надел пенсне, встряхнул волосы, решил и отрезал:
– Штраф. Сторож всегда должен быть на своем месте.
Малецкий дергал бородку, тихо и вкрадчиво прибавлял:
– У нас постоянно события, но зевать нельзя.
– Дальше, – приказывал начальник.
– «Гражданская жена Прохорова просит пособия на похороны…»
– Отказать, – рубил начальник и, глядя кверху на электрическую лампочку, протяжно разъяснял: – Общественное управление… э…может считаться… э… только с законным браком… А еще что?
– «Мастер, господин Малецкий…» Это я… – жеманно конфузился мастер, встал и топтался на месте.
– Ну-те, ну-те, что такое? – оживился начальник.
– «…Мастер Малецкий обратил внимание на изгибы поручней во время катастрофы с Прохоровым и предлагает управлению систему гнущихся поручней». Да, да… – забрызгал слюной Малецкий, – я предлагаю поручни с пружинами: им не страшен никакой удар.
Начальник просиял и, видимо, отдыхал душою на светлом явлении жизни.
– Слушайте, Малецкий, вам не место здесь. Я вас буду рекомендовать в лабораторию изобретений. Вы себя здесь зарываете.
И сквозь дым папиросы он мечтательно-протяжно командовал конторщику:
– Представить на повышение. Ну, все?
– Никак нет. Еще есть.
– Ну, да что там?
– Слесарь Васин ездил по двору безо всякой на то надобности.
– Выговор и двухнедельное предупреждение, – уже совсем не задумываясь, диктовал начальник конторщику.
Загудел гудок, и черная толпа снялась и тронулась из трамвайных сараев.
– Ну, как у вас подъемки вагонов? – на ходу спрашивал начальник мастера.
Малецкий захлебывался от удовольствия и докладывал:
– Мы добились того, что при меньшем составе рабочих поднимаем вагонов в четыре раза больше, чем прежде.
– Да, вот это система учета. Она великолепна.
– Да, да. Это научно, это экспериментально, – вставлял подходивший студент. – Знаете, это почти по Тейлору.
– Слушайте, Малецкий, у вас великолепное техническое чутье. Вы какое получили образование? – спрашивал начальник.
Толпа рабочих задержалась на дворе. А сторож урезонивал ее: «Господа, проходите, не задерживайтесь. Вы, вестимо, что за товарища, а нас штрафуют».
Начальник издали смотрел на черную толпу людей и рассеянно обратился к Малецкому:
– А все-таки этот случай…
И не докончил фразы. Задумался.
Малецкий сочувствовал этому навернувшемуся раздумью начальника и просил:
– Передайте «от лица, пожелавшего остаться неизвестным».
– Догадаются, догадаются все же… – льстил самолюбию начальника Малецкий.
– Ну пусть, пусть, – вздыхал начальник. – Я ведь в конце концов скрывать не буду: всякое несчастие меня трогает.
День улыбался, день стоял, день бурлил весенним молодым задором.
Земля наряжалась. В воздухе слышны были песни, кверху поднимались молодые земные гулы, с неба лилось торжество, миллионы быстрых лучей новой верхней радостью венчали землю.
В душных клетках-корпусах, как всегда закованные на всю жизнь нуждой и заботой, тянули трудовую повинность рабочие.
А в верхних этажах жизни послышался говор о природе, здоровье, радости, игре и красоте.
– Да, да… – говорил начальник.
– Надо бы как-нибудь…
– Чего?
– А эту… ее-то…
– Кого?
– А эту… сожительницу… устроить… убитого-то сожительницу…
– Слушайте, да мы же можем ей действительно многое посоветовать и помочь.
И начальник энергично нажал кнопку.
Вбежал швейцар.
– Федор, вы не слыхали о сожительнице Прохорова, убитого?
– Так точно. Только что он не женатый, извините, он, живши с «самой»…
– Я спрашиваю: где она?
– В «Листке» еще было прописано: так что бросившись самовольно под поезд.
– Что?! Покончила с собой?
– То есть, ваше высокородие, поезд по ней прошедши.
– Да что же это она?
– А по глупости, ваше высокородие. Дело, конечно, женское.
– А ребенок?
– И ребенок погиб, при ей бывши.
Была минута молчания, и как будто преклонение перед горем побеждало не одну черствую душу, но начальник уже справился и наставлял швейцара:
– Не «при ей» надо говорить, а «при ней». Ступай.
От ворот доносились крики сторожа к вагоновожатым:
– Пропуск! Предъявляй пропуск!
Начальник мягко улыбался этому порядку, и на минуту в душе его опять пронеслась легкая радость удовлетворения.
– Это что же? – вдруг спросил студент, заслышав в коридоре страшный шум.
– А?! – вскочил, прислушиваясь, начальник.
– Возня в коридоре, Василий Иванович…
– Драка…
– Вр-решь! – слышалось из коридора. – Не такие цепи рвали.
Это Минаев проталкивал стену из трех швейцаров, загородивших ему дорогу в кабинет начальника.
Начальник вскочил, отворил дверь:
– Что тут такое?
Швейцары несколько отступили, чтобы объяснить начальнику, в чем дело, но Минаев рванулся через ослабевшую живую цепь людей и ринулся прямо в кабинет.
Начальник попятился в кабинет и рухнул в мягкое кресло.
Минаев, покрывая весь шум своим сухим голосом, спросил начальника: