Я хочу говорить о любви языками всеми —
Ковылём шелестящим, тёплым грибным дождём.
Если станут землёй все, кто ляжет однажды в землю,
Может быть, мы друг друга сейчас поймём?
Мария Ватутина
«На костылях. В бинтах ступня…»
На костылях. В бинтах ступня.
Прошил осколок у Каховки.
Глядит смешливо на меня,
Стишки читавшую в столовке.
Загар, похожий на броню.
Досадует на попаданье.
«А хочешь, маме позвоню,
Когда вернусь в Москву с заданья?
У вас тут есть с роднёю связь?
Скажу, жива её пропажа».
А он ответствовал, смеясь:
«Не-не, она не знает даже.
Мы бережём. —
Он бросил взгляд
На раскуроченную ногу. —
Про это знает только брат».
И мы отправились в дорогу.
Я думала за часом час
Про дагестанского героя,
Который жизнь свою отдаст
Для материнского покоя.
Прощаясь, я ему: «Родной,
Н у, ты орёл!» А он с подскока:
«Ведь это же мой позывной…»
Так он признал во мне пророка.
Агитбригада
И я внести хотела лепточку
Живым курком, взведённым в слове.
Летели бортом мы за ленточку.
Но кто-то выходил в Ростове.
Гуляли, спешившись, по лётному.
И шли кормою к фюзеляжу
КамАЗы с ящиками плотными
И прочей фронтовой поклажей.
Майор, с которым там мытарились,
Кивнул на ящик: — Дальше вместе.
А ты-то знаешь, чем затарились?
Ответила ему: груз двести.
Стрельнул цигарку несерьёзную.
Кивнул, мол, знаешь, уважаю.
И полетели мы по воздуху,
До неба мёртвых провожая.
Из-за обстрелов нас за ленточку
Не повезли, в Крыму сгрузили.
Но наши дали им ответочку
И дальше — жили, жили, жили!
Лётный полк. Зарисовка
Мы выступали в лётной части
На фоне подуставших «сушек».
Собрали техников ворчащих
И двух старушек.
Все слушались команды зама
По политической работе.
А остальные были, знамо,
Уже в полёте.
Но не успели депутата
Дослушать мужики, как строго,
Назойливо, продолговато
Взвилась тревога.
Должна покаяться — струхнула.
Не то чтоб кинулась метаться,
Но смертью, в общем-то, пахнуло.
Не отмахаться.
От нашего репертуара
Остался пшик. Неважно это,
Когда, по сведеньям радара,
Летит ракета.
Стоишь и ждёшь, когда пустое
То небо, что надеждой правит,
Своей мозолистой пятою
Тебя раздавит.
Потом тревогу отменили
Тремя сигналами в прокрутке.
Точней, двумя. И все шутили,
Что обсчитался тот, кто в рубке.
Смеялась замполитша Вера,
Хорошенькая, как с картинки,
И Золушкиного размера
На ней военные ботинки.
«Худая, дряхлая на вид…»
Худая, дряхлая на вид,
Совсем иссохшая зимою,
Чужая мать в саду стоит
Над раскуроченной землёю.
Дай обниму тебя, прижму,
Поглажу кукольные плечи.
Засею землю по уму,
Затеплю в доме печь и свечи.
Не ты ли вышла на задки
С отцовским знаменем советским,
Когда здоровые сынки
Пришли к своим задворкам детским?
Не твой ли флаг топтали тут,
Смеясь, подмётки вытирали?
И «куры, млеко и капут»
Тебе, затравленной, орали.
Чужая матушка моя,
Не пяться от сыновней злобы.
Твои дурные сыновья
Забыли свет твоей утробы.
Терпи и боль свою таи,
Считай, что это просто глупость.
Но тихо: «Это не мои», —
Она ответила, потупясь.
Я горе видела в упор,
Но равных нет минутам этим,
Как выносила приговор
Чужая мать родимым детям.