Мой друг Анатолий Передреев однажды на каком-то писательском съезде стоял рядом со мной у Кутафьей башни.
Мы увидели четверых живых классиков, шедших бок о бок вдоль Александровского сада и приближавшихся к нам. Это были Василий Белов, Федор Абрамов, Владимир Личутин и Дмитрий Балашов. Маленькие — каждый метр с кепкой, — коротконогие, скуластые, с рыжеватыми бороденками (по крайней мере, трое из четверых)… Кто-то из них был в тулупе, кто-то в сапогах, кто-то в красной деревенской рубахе…
Анатолий Передреев — стройный, высокий красавец, человек южнорусской породы, понимая, что выгодно отличается от них, лукаво толкнул меня в бок:
— И это великие русские писатели?! Да это же вепсы! — И захохотал, довольный своею шуткой.
Да если бы в этой нашей борьбе с борзописцами демократии речь шла всего лишь навсего об отдельной судьбе каждого из нас, о личном достоинстве и личной чести! Нет, сатанинский план был грандиозен: унизить, оскорбить, оклеветать всю русскую историю, всю родословную народа. Этот поистине крестовый (а скорее антихристовый) поход, как всегда, возглавляли "инженеры человеческих душ": Синявский {"Россия-сука!"), Василий Гроссман {"Россия — тысячелетняя раба "), Татьяна Щербина ("Да, да, все русские, в скобках советские люди — шизофреники", "Может быть, все русские — сумасшедшие?", "Россия должна быть уничтожена", "Русские дебильны в национальном отношении" (Ромуальдас Озолас)… "Русский народ — народ с искаженным национальным самосознанием" (Галина Старовойтова).
Им вторили политики, академики, телеведущие, утверждая, что жаждущие крови русские вот-вот начнут еврейские погромы:
"Они назначили погромы на день Святого Георгия в начале мая " ("Вашингтон пост", Виталий Гольданский).
"Пятого мая должны произойти погромы" (Владимир Молчанов — с экрана телевизора).
"Звонят читатели: "Извините, погромы будут в Москве и Ленинграде или в Киеве тоже? Подскажите, куда вывезти семью?". "Нельзя ли передать вам личный архив на сохранение? " Стыдно слышать эти робкие вопросы! Стыдно отвечать! И как утешить этих людей, если прокуроры, милиция, горкомы и райкомы… ждут "фактов". Безграмотно и безнравственно полагать, что преступление — это факт погрома. Между тем преступление уже свершилось: "призыв к погрому". (Из передовой статьи "Литературной газеты" от 7.2.1990 года.) Тираж ее тогда достигал пяти миллионов. Представляете, как заражала она страну трихинами страха, ненависти, истерии, сочиняя в своих недрах жалкие сценарии о каких-то звонках, не соображая даже того, что если такие звонки и были, то несчастные люди, звонившие в "Литгазету", обращались туда, как в некий штаб по организации погромов, как в некий информационный центр, где все обо всем должны знать, поскольку вся информация, все сценарии сочиняются в его недрах.
Бессовестные журналисты тех времен — Юрий Соломонов, Ирина Ришина, Юрий Рост, Нина Катерли — не удосуживались даже сочинить, не то что процитировать, поскольку таких цитат в природе нет: где и когда, какие русские писатели, какая "Память" призывала громить несчастных евреев. И никто, никто не привлек этих провокаторов к ответственности за "разжигание межнациональной розни"!
Метастазы клеветы, разливаясь по системам информационного кровообращения, проникали в провинцию, отравляя русофобским зловонием некогда консервативно-целомудренные страницы провинциальных газет. Моя родная калужская молодежная газета тоже не выдержала и забилась в антирусском эпилептическом припадке: "Русский характер исторически выродился. Реанимировать его — значит вновь обрекать страну на отставание". Словом, как лесной пожар, пламя "черного интернационала" бушевало и в столицах, и в провинции, и в главных, и во второстепенных, и даже в каких-то научных изданиях. Помню, выписал из какого-то журнала размышления лингвиста С. Болотова: "Русский мат — едва ли не единственное творение русского духа… "
Впечатление было таково, что весь тот ураган, то цунами, то восстание таившихся до времени темных сил было при помощи направленного взрыва обрушено на Россию.
Время уважительной полемики — вспомним письма Яна Вассермана! — прошло безвозвратно. Борьба пошла не на жизнь, а на смерть.
Воздух был переполнен трихинами ненависти, клеветы и отчаяния, которые поражали всех без разбора.
Вспоминаю, какую бурю чувств вызвало в моей душе, казалось бы, незначительное событие. В один из осенних дней 90-го года я шел к метро мимо забора из металлических прутьев, окружавшего наш "элитарный" литфондовский детский сад. У забора стоял мальчик лет пяти, крепко схватившийся ручонками за металлические прутья. Лицо его было серьезным и сосредоточенным. Сжимая прутья и чуть-чуть раскачиваясь, он бормотал что-то, и когда я приблизился к нему, то услышал нечто, от чего у меня дрожь прошла по спине. Мальчик медленно, чуть ли не по слогам с неподвижным лицом повторял одни и те же слова: